Пионовый фонарь - Санътютэй Энте Страница 18

Раз вечером О-Минэ по обыкновению сидела за своим рукодельем, а Томодзо валялся на спальной циновке за пологом от комаров и болтал ногами. Полог был дырявый и весь в узлах от веревочек, стягивавших дыры. Колокол вдали пробил четвертую стражу, мир затих, только изредка слышался звонкий плеск воды в источнике да ночной осенний ветер как-то жутко шуршал в листьях и траве, когда же порывы ветра стихали, тишина становилась еще более тоскливой и глубокой. В такой тишине хорошо слышен малейший шорох, и вот О-Минэ, к своему изумлению, услыхала, что ее муж с кем-то шепчется за пологом. Она подкралась и осторожно взглянула сквозь тень, которую фонарь отбрасывал на сетку. Видит — Томодзо поднялся и сидит прямо, положив руки на колени. И кто-то еще есть за пологом, кто разговаривает с ним. Но кто, разглядеть она как следует не смогла, только показалось ей, что голос женский, и в груди ее зашевелился червячок ревности. Высказать свою ревность открыто она не посмела, ведь ей было уже тридцать пять лет, не молоденькая; а пока она всячески поносила мужа про себя, женщина скрылась. О-Минэ на этот раз промолчала, но на следующий вечер женщина пришла опять и снова шепталась с Томодзо за пологом. И так продолжалось три вечера подряд. На третий вечер О-Минэ уже еле удерживалась, нос у нее заострился, и она раздувала ноздри.

— О-Минэ, — позвал из-за полога Томодзо, — пора спать, ложись.

— Дура я, дура, — сказала О-Минэ. — Работаю до четвертой, до пятой стражи [27].

— Не ворчи, иди и ложись скорее.

— Дурой надо быть, чтобы работать так без сна…

— Идешь ты под полог или нет?

О-Минэ со злости рывком высоко подняла полог и вошла к мужу.

— Кто же так под полог входит? — закричал Томодзо. — Ты же комаров напустила полно!

— Томодзо, — сказала О-Минэ, — что за женщина приходит к тебе каждый вечер?

— Не твое дело, — буркнул Томодзо.

— Может, и не мое, но я этого терпеть не буду. В самом деле, я ночей не сплю, работаю на тебя в поте лица, а тебе на все наплевать, девок сюда таскаешь… Какая там я ни на есть, постыдился бы… Мог бы прямо сказать, так, мол, и так…

— Погоди, — сказал Томодзо. — Совсем не в этом дело. Я уже давно хотел поделиться с тобой, да все боялся испугать тебя…

— Это меня-то испугать? Ну уж нет! Тебя эта дрянь, может быть, и испугала чем-нибудь, ты ей, верно, сказал, что есть у тебя жена и ты с другими девками путаться не можешь, а она тебе пригрозила отомстить или что-нибудь в этом роде… Вот дрянь бессовестная! Нагло влезла в дом к женатому мужчине и еще смеет грозить! Да пусть только попробует вытащить нож, я ей покажу!..

— Да не то это совсем, — остановил ее Томодзо. — Ладно, я расскажу, только ты не пугайся. Женщина, что сюда каждый вечер приходит, служанка одной барышни, влюбленной в господина Хагивару. И барышня эта к нему все время ходит…

— Господин Хагивара имеет на то доходы господина Хагивары, а ты куда из своей нищеты за ним тянешься? Порезвиться захотелось? Значит, ты с этой прислугой спутался?

— Говорю тебе, здесь совсем другое! Вот что было по-настоящему. Позавчера вечером, только я задремал, появляется со стороны источника женщина в летах с фонарем в виде цветка пиона и ведет за собой молоденькую барышню. Подходят они к нашему дому, а я и думаю, зачем бы это женщинам такой благородной наружности могли понадобиться такие люди, как мы с тобой. Однако старшая женщина заходит ко мне, кланяется и спрашивает: «Вы Томодзо?» Я отвечаю, что да, я, мол, Томодзо и есть. «Вассал господина Хагивары?» — спрашивает. Да, говорю, все равно что вассал. «Ну так вот, — говорит она. — Господин Хагивара очень жестоко обошелся с моей госпожой. Барышня его любит всем сердцем, и они сговорились встретиться нынче ночью, но он, видно, разлюбил ее и устроил так, что мы не можем к нему войти. Так поступают только бессердечные люди. А в дом его мы не можем войти потому, что на окошко, которое выходит на задний двор, наклеен ярлык с заклятием. И я очень прощу вас, из жалости к моей госпоже, отклейте этот ярлык, окажите любезность». Ну что ж, говорю, раз вы так просите, завтра, так и быть, сдеру вам этот ярлык. «Только не забудьте, пожалуйста», — сказала она и ушла. Но вчера я целый день копался на огороде и совсем забыл об этом деле. Вечером она опять приходит и спрашивает: «Почему же вы не отклеили?» Эх, говорю, забыл, но уж завтра сдеру непременно. Нынче утром собираюсь на огород, зашел по пути на задний двор и вижу — действительно, на маленьком окошке наклеен ярлык со святой молитвой. Как же так, думаю, никакой человек через такое узкое окошко не пролезет. И вспомнил тут я, что мне рассказывали, будто барышня эта умерла и ходит к господину Хагиваре в виде привидения. Так вот, думаю, в чем дело! Значит, ко мне два вечера подряд привидения ходили… У меня от страха даже волосы дыбом встали.

— Что за глупые шутки, — сердито произнесла О-Минэ.

— Решил я, что больше они не придут, — продолжал Томодзо. — Нет, пришли-таки. Но сегодня я знал, что это привидения, и от страха не мог рта раскрыть, только обливался холодным потом и весь закостенел. Было мне так тяжело, будто меня чем-то придавили. «Что же вы не отклеили? — спрашивает старшая женщина. — Смотрите, мы можем на вас рассердиться…» И лицо у нее при этом стало такое жуткое, что сказать нельзя. Ладно, ладно, говорю, завтра обязательно все сделаю. С тем они и ушли. Я сижу весь сам не свой, а тут еще ты со своей ревностью… И вот что я думаю. Мне совсем не хочется, чтобы привидения обратились против меня, но если содрать ярлык, они господина Хагивару загрызут либо как-нибудь по-иному убьют, так что я решил отсюда переехать.

— Врешь ты все, — сказала О-Минэ. — Хочешь меня одурачить. Разве такое может случиться?

— Если сомневаешься, завтра сама их встретишь и будешь разговаривать. А с меня довольно, я в шкаф спрячусь.

— Значит, это правда?

— А вот поговоришь с ними и увидишь.

— Но ведь я слышала стук гэта, когда она уходила…

— Да. И она очень красивая женщина. Только от этого еще страшнее. И завтра вечером, когда они явятся, ты будешь со мной рядом.

— Ужас какой… Нет, я не хочу.

— Барышня в узорчатом кимоно, в прическе симада, служанка тоже очень благородной наружности… Этак вежливо кланяется до земли, с грустным таким, исхудалым лицом, и говорит: «Господин Томодзо, вы…»

— Боюсь! — взвизгнула О-Минэ.

— Фу-ты, напугала меня! Что ты так кричишь?

— Как же быть, Томодзо, страх-то какой!.. У нас ведь есть чем губы помазать только милостями господина Хагивары… А ты вот что сделай! Завтра, как привидения явятся, ты уж соберись с духом и скажи им: так, мол, и так, дело обыкновенное, вы собираетесь свести с господином Хагиварой какие-то счеты, но мы-то с супругой, скажи, только милостями его и живы, и если с ним что случится, жить нам будет не на что. Так что, скажи, сделайте такую милость, принесите мне сто рё золотом, и я сразу же сдеру ярлык… Конечно, тебе будет очень страшно, но ты всегда хвалился, что, если выпьешь водки, тебе все нипочем. Я эту ночь поработаю и куплю тебе завтра пять го [28]водки, а ты выпьешь, запьянеешь и скажешь им все…