Конокрад и гимназистка - Михаил Щукин Страница 18

Еще не видные за деревьями, сзади приближались стражники. Слышны были их голоса.

Вася-Конь остановил запаленную лошадь у самого обрыва, бросил вожжи и выскочил из кошевки. Подбежал к ближней могучей сосне и по-собачьи стал разрывать снег у подножия комля. Скоро из раскиданного сугроба проявился колодезный ворот; Вася-Конь голыми руками ухватился за изогнутую железную ручку и, напрягаясь, потянул ее сначала к себе, а затем — от себя. Ворот, лежавший на двух низких и толстых столбах, промерзло и тягуче заскрипел; вспучивая сугроб по всей ширине лога, вверх стала подниматься толстая веревка, белая от прилипшего к ней снега. Вот она вытянулась, как струна, и стало видно, что тянется она от ворота к верхушке высокой корабельной сосны, стоящей на другой стороне лога. Вася-Конь, пыхая паром и напрягаясь изо всех сил, продолжал крутить ворот. Тот визгливо поскрипывал, наматывая на себя веревку. Казалось, что, натянутая до отказа, она вот-вот лопнет. Но веревка дюжила. Вдруг сосна на другой стороне лога шатнулась раз, другой, раздался протяжный крякающий звук, и густая макушка, стряхнув с себя белую шапку, стала клониться вперед. В какой-то момент помнилось, что она сейчас рухнет, как подрубленная, но нет — сосна опускалась плавно. Макушка послушно легла перед кошевкой, и увиделось: часть сучьев на сосне была срублена, а на оставшиеся прибиты доски, и прибиты таким образом, что образовывали узкий помост, который соединял теперь оба обрыва глубокого лога.

Вася-Конь выдернул из-за голенища нож, отпластнул веревку, бросился к лошади и, крепко ухватив ее за уздцы, потянул за собой. Лошадь пугалась, всхрапывала, задирая голову, но подчинялась опытной руке и двигалась по шаткому помосту, осторожно ставя копыта на мерзлые доски, словно проверяла их на прочность. Тонечка, крепко зажмурив глаза от ужаса, сидела в кошевке, не шевелясь.

Разнобойный топот копыт накатывал все ближе, но Вася-Конь даже не оборачивался назад. Продолжая тянуть за собой лошадь, смотрел только вперед.

Помост закончился. Лошадь прыжком перескочила на твердую землю, легко продернула кошевку и встала, медленно изгибая шею, кося кровяным глазом, словно хотела убедиться — полностью ли миновала опасность?

Вася-Конь между тем снова орудовал ножом, отсекая веревки, которые поддерживали комель сосны с помощью двух железных блоков. И, как только последняя веревка оказалась перерезанной, сосна медленно и лениво шевельнулась, скатываясь с невысокого, из толстых плах выложенного помоста, перевернулась несколько раз и ухнула на дно лога, взметнув над собой снежную пыль.

Вася-Конь запрыгнул в кошевку, гикнул, и снова заметалась впереди глухая извилистая тропа, которая только для того и существовала, чтобы ездили по ней лихие конокрады.

Еще полчаса отчаянной скачки — и тропа неожиданно выскочила на укатанную дорогу. Проехав по ней версты три, Вася-Конь снова свернул в глухой бор, отъехал на порядочное расстояние и лишь после этого остановился. Обернулся к Тонечке, стащил шапку с мокрой головы и виновато произнес:

— Уж прости меня, барышня, вот как выплясалось… Не хотел я…

— Вы кто? — шепотом, едва одолевая страх, спросила Тонечка.

— Конокрад я, барышня…

6

Конокрадом он был потомственным. Опасное ремесло перешло по наследству от отца, бывшего каторжника и бродяги, который однажды зимой, жутко простудившись, едва не отдал Богу душу, пытаясь выбраться из глухой тайги хоть к какому-нибудь жилью. В последний момент, уже теряя сознание и начиная бредить, бедолага увидел, что оказался на берегу узкой речушки, а на другом берегу увидел извилистый печной дымок из-за глухого заплота и услышал собачий лай. Дернулся, собрав оставшиеся силенки, но смог лишь сделать полтора шага, обмяк, как мешок с отрубями, беспомощно завалился в снег и ощутил, что подняться уже не сможет. Успел еще поелозить ногами, пытаясь встать, и сразу потерял сознание.

Жизнь ему спасла беспокойная собачонка, которая перебежала речку, нашла его, затем снова вернулась к жилью и заставила хозяйку своим безудержным лаем выйти из дома. Та пошла следом за собачонкой, увидела в снегу замерзающего бродягу и, сжалившись над ним, на санках притащила к себе, отогрела, напоила горячим чаем, а когда он мало-мало оклемался, повела в баню и там тяжелым березовым веником так выхлестала его, что он через двое суток встал на ноги.

Анна, так звали хозяйку, была вдовой. Ее мужа, известного на всю округу конокрада, подстрелили стражники во время погони. Теперь она бедовала одна и после недолгих расспросов позвала бродягу к себе в постель, приласкала, а еще через два дня предложила остаться и продолжить дело покойного мужа. Бродяга согласился. Дело для него оказалось самое разлюбезное; не прошло и года, как он поставил его на широкую ногу, за что и получил звонкое прозвище — Ваня-Конь. Анна между тем, как и положено, затяжелела и в нужные сроки произвела на свет крепенького парнишку, которого нарекли Василием.

Маленький Васятка оказался верхом на лошади раньше, чем научился ходить. Цеплялся слабыми пальцами за гриву смирной кобылы и верещал от восторга, вызывая довольную ухмылку отца:

— Держись, малёнок, атаманом будешь.

Он редко называл сына по имени, чаще всего — «малёнок» или «малый». Видно, ему так больше глянулось.

Нечаянно обретя семью, Ваня-Конь оказался таким хорошим отцом и мужем, каких еще поискать надо. Все, что удавалось выручить от опасного промысла, он тащил в дом, который со временем стал, как говорится, полной чашей. Маленький Васятка был сыт, одет, обут, в семь лет уже лихо скакал на конях, метко палил из ружья по тряпичному чучелу, увенчанному старым чугунком, и радовал мать, во всем помогая ей по хозяйству. К этому же времени отец успел обучить его письму и грамоте. Только конокрадскому делу не обучал, даже сурово обрывал малого, если тот начинал спрашивать:

— Откуда ты, тятя, такую красивую лошадь достал?

При этом всегда повторял:

— Тебе, маленок, знать про это ненадобно. У тебя другая дорога будет. Подрастешь — я в город тебя, в учебу отвезу…

Не довелось.

У Вани-Коня разыгрался азарт, и он залез в конюшню исправника, с азартом залез — исправник неделю назад как раз купил на ярмарке ослепительной красоты жеребца: нога — точеная, глаз — ярый, ход — легкий, а грива — столь пышная, что и девка позавидует.

С вечера был жеребец в конюшне, а утром — нету.

Исправник рассвирепел. Взял троих стражников, позвал надежных мужиков в подмогу и на следующий день, по первой пороше, нагрянул на заимку Вани-Коня. А тот еще не успел жеребца укрыть. Пропажу тут же и обнаружили. Расправа была страшной: Ваню-Коня мужики забили кольями прямо в ограде, Анну попользовали всем гуртом и, сжалившись над обезумевшей бабой, из милосердия пристрелили.

— Гаденыша ищите! — кричал исправник, захлебываясь слюной, и трясся, будто в падучей, от ярости: — Под корень змеиное гнездо вырубим!

Избу, усадьбу, хлев, конюшню — все обшарили, чуть не наизнанку вывернули, а Васятки нигде не было, будто сквозь землю провалился.