Университетская роща - Тамара Каленова Страница 18

— Спаси тебя господи! — истово перекрестился старик. — Век буду за тебя, барин, Бога молить! — и хотел было поймать за руку, чтобы приложиться.

— Не надо за меня молиться, — отвел за спину руки Крылов. — Лучше скажи, большой ли задаток от купца получил?

— И-и, какой там! — расстроенно махнул рукой мужик. — Семь рублев. Остальное обещал потом, на месте.

— Семь рублей, — горько повторил Крылов. — Я дам тебе семь рублей. И немного еще, на первое время… Ежели ты вернешь купцу его задаток.

— Вот те крест, барин, верну! — залопотал старик радостно. — Нешто я супостат? У самого душа, как от бычьей крови, почернела… Охота ль свое-то дитятко… купцу-толстосуму…

— Ладно, ладно… «Дитятко»… Полно каяться-то, я ведь не поп! Лучше выполни, как сказал.

— Выполню, благодетель ты наш, — старик всхлипнул.

— К купцу не ходи. Почтой деньги отправь. Квитанцию возьми, мало ли что… А сами на работу нанимайтесь. Прокормитесь, не вы одни трудом собственным живете, — Крылов с хрустом повел затекшими плечами. — Пойду на воздух. Да и ты отдохни… коммерсант. Скоро Тобольск, вот вместе на почту и сойдем.

Ладийный город, «град камен Тоболеск», появился неожиданно, в ярких солнечных лучах — словно с картины передвижников сошел: реальный, зримый, обрисованный сочной и звонкой кистью. В обрамлении густых лесов, на высоких холмах, возникли белокаменные стены и сторожевые башни Тобольского кремля, заиграли бликами купола Софийского собора. Со стороны реки, на знаменательном пересечении Тобола и Иртыша-землероя, город был чудо как хорош…

Триста лет, без двух годков, стоит он на этом месте, по соседству с бывшей ставкой сибирского ханства Кашлык. «город многолетних трав с розоватыми, желтоватыми и беловатыми цветами» — символ великих деяний русского народа… Тобол — по-башкирски означает таволга, белая трава. Удивительно приятно знать, что скромное сибирское растение дало название и реке, и городу.

Вот и Чукманов мыс со знаменитым белым памятником Ермаку. Издали брюлловское творение не гляделось монументальным, походило скорее на прозрачную свечу, нежели на каменную пирамиду. А все же душа дрогнула при взгляде на эту свечу, осветившую давний уголок российской истории.

Крылов засобирался на берег. Сложил в карман куртки деньги, документы.

«русские первопоселенцы, всельники, как иногда их еще называли, нашли действительно превосходное место для города, — размышлял он. — Разломавши свои корабли, поставили крепость из отличного судового ладийного леса… Куда как более разумно, нежели у римлян: «сжечь свои корабли»! Отчего ж в пословицу не вошло? Отчего ходячим словом не сделалось, из живой памяти-языка выпало? А ведь недурно звучит: «Ставь город из своих кораблей»… Или еще как-нибудь…»

«Дай тебе волю, ты и историю древних подправил бы, — подтрунивая над собой, подумал Крылов. — Бедного Ивана Петровича авилируешь, пристыжаешь за воспарения умственные, а сам эк куда упрыгнул!»

Пароход в Тобольске должен был стоять долго, здесь надлежало ему пополниться дровами, сдать и получить почтовые и прочие грузы, принять пассажиров. Крылов решил, что успеет управиться со всем, что замыслил: на почту сходить и город поглядеть.

Спустившись вниз, на первую палубу, Крылов с удивлением обнаружил, что она вся запружена людьми, нетерпеливо ожидавшими, когда подадут ступенчатые сходни. Оказывается, желание побывать на историческом берегу возникло не только у Крылова.

— Пойдемте в музей, господа! — довольно громким, уверенным голосом приглашал своих товарищей молоденький прапорщик с нежным рыжеватым пухом вместо усов. — Там, говорят, хранится локон дочери Меншикова!

— Недурно, прапорщик, — снисходительно похлопал юношу по плечу штабс-капитан с нетрезвыми и оттого пустыми глазами. — В музей — и к-копченой стерляди! Ха-а-шо?

Наконец сходни были установлены, и вся масса народу как-то сразу качнулась вперед, сжалась, и долгое время из ее сбившихся рядов на трап не мог выдраться никто.

Выйдя на дощатую пристань, заполненную бойким торговым людом (стерляди копченой в Тобольске действительно было много, почти у каждого торговца), Крылов подозвал пролетку, и они со стариком опустились в кожаную «бестужевку», удобную легкую повозку, которую сибиряки давно уже именовали по-своему сидейкой.

Низкорослый каурка взял с места дробненькой рысцой и, не убавляя темпа, без запала, пошел в гору. Приречная часть города, застроенная одноэтажными деревянными домами, осталась позади.

Старик сидел в пролетке, не шелохнувшись, прямо, важно, и до самой почты не проронил ни слова. И только когда пришла пора вылезать, с крестьянской жадностью оглядел каурку, словно желал бы украсть лошадь, и сказал, адресуясь к вознице:

— Осанистая скотинка, ничаво! Без осанки лошадь все равно, что корова.

— Оно так-то, — неопределенно ответил возница, уклончиво раздвинул мясистые губы в полуулыбке, не спеша запрятал полученный двугривенный в бездонный карман азяма и легонько, с некоторым форсом, тронул каурого.

На почте обошлось все быстро. Квитанцию о пересылке семи рублей их хозяину старик бережно завернул в тряпицу, спрятал за пазуху и — прослезился. Похоже, он только сейчас начал понимать, что незнакомый барин не шутит, что теперь его жизнь и судьба дочери как-то изменились: к худшему, к лучшему ли, но изменились. Слезы были искренние, не показные.

Крылов вывел его на улицу и, думая, что старику сейчас лучше заняться чем-нибудь, велел:

— Ты вот что, любезный, ступай сейчас в лавку, купи для больной молока, ну и еще что… Ей пить надобно побольше. Встретится в бутылках лимонад-газес, не скупись, побалуй дочку. Это вода такая, шипучая. Ничего, полезная… А для меня, попрошу, поищи у местных торговок лукошко малины. Да в каюту снеси, там есть кому принять.

— Барин, да я… С-под земли достану! Усех обойду! — старик поклонился в пояс, зажал в кулаке бумажный рубль и заспешил по дороге, загребая пыль старыми сапогами.

Ну, вот и ладно. Крылов вздохнул, погладил в задумчивости бородку. Легко совершать доброе дело, когда есть деньги… А ну как их нет? Стало быть, вся доброта на капитале зиждется? Нет, тут что-то не так. И на капитале, естественно, и на слове добром, на добром действии, на благородных помыслах… Он запутался и даже рукой досадливо взмахнул: не силен ты, Порфирий, в философиях, так уж и не тщись… Твой удел не любомудрствовать, а работать! Он даже кулаки сжал непроизвольно — так захотелось ему сей же час окунуться в свою работу, в привычный ботанический мир, уйти в строгую обитель научных фактов, отрешиться ото всего…

Но до этого желанного мига было еще далеко. Сейчас перед ним лежал древний Тоболеск, Тобольск. Когда еще судьба занесет на его почтенные улицы! Стало быть, не теряя драгоценного времени, следует поглядеть на них поближе.

Он поправил фуражку, ребром ладони привычно проверил, по центру ли, не сдвинулся ли, придавая легкомысленный вид, лакированный козырек? Отер платком лицо и зашагал к кремлю.