Корсары Ивана Грозного - Константин Бадигин Страница 18

— Ваше величество, мы помним, как выступил на сейме воевода Иван Пельчинский. Он сказал: «Я скорей соглашусь видеть на польском престоле султана турецкого, чем Варвару Радзивилл». А потом все члены сейма встали со своих мест и пали перед вами на колени. Они умоляли вас развестись с Варварой и жениться на другой. Но вы, ваше величество, остались непреклонны. «Я дал клятву быть верным жене и не нарушу ее, пока господь будет хранить меня на сем свете. Для меня дороже честное слово, чем все государства в мире». Вы проявили твердость, ваше величество, и Варвара была коронована и провозглашена королевой польского государства. Я никогда не забуду ваших слов.

Виленский воевода растрогался и поднес к губам бледную и вялую руку короля.

— Ах, мое счастье продолжалось всего лишь год! — печально сказал король. — Ее отравили, да, да, я уверен в этом. Было бы лучше получить на сейме отказ. О-о, тогда я отказался бы от польского королевства и стал только великим князем литовским, как мой… прапрадед Ягайла.

— Мы сделали бы вас королем, ваше величество.

Сигизмунд замолчал и стал вспоминать, как на маскараде в нижнем королевском замке он увидел первый раз молодую вдову Варвару Гаштольд, сестру Радзивилла Рыжего. Ему и ей было по двадцать шесть лет. Он в тот же вечер влюбился в нее и через полгода тайком обвенчался. На первое время он скрыл жену в Дубинском замке, расположенном среди дремучего соснового леса. Но как ни скрывал Сигизмунд женитьбу, о ней узнали. В Польше она произвела удручающее впечатление. Поляки боялись, что после этого брака Литва может отделиться от Польши note 22 .

«Как я был молод тогда, — думал король. — Я мог танцевать весь вечер и всю ночь. А теперь мне трудно ходить. Если бы они не отравили ее, быть может, все повернулось бы по-другому. Ах, моя незабвенная Варвара…»

Сигизмунд поднес к глазам платок.

— Ваше величество, — Николай Радзивилл хотел отвести короля от грустных мыслей, — вечером прискакал гонец с важными вестями из Гданьска, от пана Канарского. Я не хотел вас тогда тревожить, но, может быть, сейчас…

— Важные вести… Давай посмотрим, Никола, чем нас порадует пан морской председатель.

По знаку воеводы слуги привели в кабинет гонца.

— Ваше величество!.. — упал он на колени.

— Не теряй времени, — сказал король, — говори, с чем послан.

Гонец поднялся с колен, откашлялся.

— Ваше величество, — отчетливо и громко начал он. — В начале сентября десять английских кораблей, пользуясь туманом, пришли в Нарву. Ни шведские, ни ревельские каперы не заметили их. Наш человек в Нарве, английский купец Гоман, сообщил список товаров, привезенных на этих кораблях. Пан Канарский считает, что вашему величеству будет интересно ознакомиться с этим списком.

На лице короля выразилось живейшее любопытство.

— Какие товары получили московиты? — спросил он.

Посланец развернул свиток бумаги.

— Пятьсот штук меди, двести средних пушек, — медленно и внятно стал он перечислять, — пятьсот малых пушек, одну тысячу шестьсот штук олова, две тысячи ящиков с другим огнестрельным оружием…

— Ого! Ты слышишь, пан Никола, две тысячи ящиков с огнестрельным оружием…

— Слышу, ваше величество. Список товаров хорошо подтверждает мои слова.

— Читай дальше.

— Тысячу свертков ножей отборных, пять тысяч сабель, две тысячи бочек серы, две тысячи бочек селитры, тысяча малых бочек пороха… Дальше в списке идут другие товары, ваше величество.

— Читай.

— Десять бочек мальвазии, шесть бочек мускателя, две бочки аликанта note 23 , десять бочек длинного изюма, две бочки лимонов, два ящика с лекарствами, сто штук наволок на постели.

— Это для великокняжеского обихода, — засмеялся король. — Довольно читать, нам стало совсем ясно. Откуда привезли англичане эти товары?

— Из города Любека, ваше величество.

— Как? — взорвался король. — Они прошли вдоль всего берега и их никто не заметил? Десять кораблей? Это возмутительно!

— Ты можешь идти, — сказал Радзивилл гонцу.

— Как нагло ведут себя ганзейские города! — продолжал возмущаться король. — И хуже всех Любек. Ими управляют отъявленные негодяи или глупцы. За золото они готовы забыть все. Неужели им непонятно, что как только они вооружат московита, он тут же поставит их на колени…

— Где вы будете обедать, ваше величество? — взглянув на большие бронзовые часы, спросил виленский воевода. — И кого пригласить сегодня к столу?

— Ах, уже обед, как хорошо! Я проголодался. Чем ты угостишь меня, пан Никола, будут ли мои любимые петушиные гребешки в красном вине?.. Я хочу обедать здесь, за столом, кроме тебя, мне был бы приятен пан литовский гетман. Ничего, потерпи, мой дорогой. Пан Хоткевич вовсе не плохой человек, — добавил король, увидев кислое выражение на лице Радзивилла.

— Я повинуюсь, ваше величество. — И Радзивилл хлопнул в ладоши.

В кабинет вошел старый дворецкий, седой, с длинными усами и розовым лицом. Он низко поклонился королю, подложил несколько поленьев в камин. Хозяин замка подал ему незаметный знак, старик тут же вышел, а вернувшись, стал готовить стол для обеда.

Вскоре за окном послышался конский топот. Прискакал литовский гетман Ян Хоткевич, окруженный многими слугами. Он вошел в кабинет шумный, подрумяненный морозом.

Король оживился, поднялся с кресла, протянул свою руку для поцелуя. Много лет литовский гетман сражался с войсками царя Ивана, ему приходилось нести всю тяжесть походов. Король Сигизмунд доверял литовскому гетману, храброму и умному человеку.

Стол был накрыт, и король пригласил главных литовских сановников к обеду.

Разговор вертелся около недавнего сообщения о товарах, полученных московским князем в Нарве.

Король выпил кубок душистого мускателя и немного повеселел.

— Однако, — сказал Хоткевич, — вы не думайте, ваше величество, что сила московского князя держится на привозном оружии… Он не терял времени даром. У него есть свои, русские, отличные мастера. А главное — высокий дух, храбрость его воинов. Я писал вашему величеству о недавних битвах за крепость Улу… Вы помните?

— Рассказывай, пан воевода.

— Выполняя ваш приказ, я осадил московскую крепость Улу. Стоял над ней всякими средствами… Наши ратные люди и десятники трусили. Я велел им идти на приступ ночью, чтобы они не могли видеть, как товарищей их будут убивать. Но и это не помогло. Некоторые ротмистры кое-как волоклись, но простые люди попрятались в лесу, по рвам, по берегу речному… Я собственные руки окровавил, заставляя их подняться на приступ. Но храбрость московитов и робость наших не давали ходу. Несколько московитов выскочили из крепости и, к стыду нашему, зажгли примет note 24 , а наши не только не защитили его, но и ни разу выстрелить не посмели, а потом побежали… Я подъехал к пушкам и увидел, что не только в передних окопах, но и во вторых, и в третьих не оказалось пехоты, кроме нескольких ротмистров. Я принужден был спешить четыре конные роты и заставить стеречь пушки, ибо на пехоту не было никакой надежды.