Большая волна в Канагаве. Битва самурайских кланов - Юми Мацутои Страница 18

В замке князя давался спектакль для особо приближенных господ. Их было приглашено ровно столько, сколько было мест в небольшом зале придворного театра.

Актеры разыгрывали пьесу из жизни Ниниги – внука Богини Солнца, которого она послала на землю для управления людьми, и который стал основателем династии князей Радужной долины.

Играть роль Ниниги было почетным и ответственным делом, поэтому в ней выступил сам руководитель театра – старейший актер, которого отдали учиться этому ремеслу еще в пятилетнем возрасте, и который уже более пятидесяти лет не покидал сцену. На молодого человека, коим являлся Ниниги по сюжету пьесы, пожилой и грузный актер не был похож совершенно, но это никого не смущало: зрители воспринимали исключительно создаваемый им образ. Для облегчения восприятия актер надевал маску молодого человека; помимо того, сопровождающий действие хор постоянно напоминал зрителям, что перед ними именно молодой человек.

Маски одели и другие актеры, ведь их персонажи должны были быть узнаваемыми; маски также содержали точное указание на характеры героев: один был злым, другой – коварным, третий – наивным, и так далее. Было бы нечестным скрывать от публики все эти черты, и было бы унизительным для нее оставлять место для догадок, ибо это означало подвергать испытанию умственные способности зрителей.

Точно так же, из глубокого уважения к публике, хор дотошно разъяснял все происходившее на сцене и давал необходимые примечания, например, «он пришел издалека, был в дороге не менее трех дней», или «с тех пор, как они расстались, минул целый месяц». Самой собой разумеется, что хор выражал и отношение к героям пьесы: «вы только подумайте, какой негодяй!», или «какое благородство, сразу видна высокая душа!».

Движения актеров были размеренными и отточенными: подобно тому, как иероглифы отражают слова или слоги, каждое из этих движений являлось символом определенного чувства или оттенка переживания. Если актер, к примеру, застывал на сцене, приподняв отставленную в сторону правую ногу и приложив полусогнутую левую руку ко лбу, это означала глубокое душевное переживание.

Понятно, что при быстром ходе действия публика могла не успеть уловить все эти тонкости, поэтому спектакль разворачивался неспешно, с большим числом пауз, которые заполнялись музыкой. Звучали бамбуковая флейта и лютня с тремя струнами – эти инструменты, как никакие другие, могли передать восторг, счастье, гнев, ненависть, печаль, скорбь, отчаяние, и конечно, любовь.

Музыка дополнялась танцами. Здесь уже вступали барабан и губная гармошка, задававшие особый ритм исполнения. На зрителей это производило сильнейшее впечатление, ввергая их, временами, в состояние потусторонней отрешенности, а иногда вызывая у них бурный чувственный взрыв.

Все внимание публики сосредоточилось на актерской игре, поэтому декораций на сцене почти не было: два-три раскрашенных полотна и конструкция из деревянных планок служили изображением неба, земли, моря, дворца Богини Солнца и лачуги нищего, с которым, по ходу пьесы, беседовал Ниниги.

* * *

Спектакль начался утром, а закончиться должен был вечером. В перерывах театрального действия зрителей вкусно кормили, а специально обученные молодые женщины угощали их чаем и развлекали их утонченной беседой – последнее было нововведением, выдумкой князя, и, несмотря на преклонение перед повелителем, далеко не все приглашенные были довольны присутствием женщин. По мнению гостей, женщины нарушали особый дух чисто мужского общения, которому претили болтливость, легковесность и капризность.

Такэно, впервые приглашенный на театральное представление, с интересом смотрел на все происходящее, но боялся совершить какую-нибудь оплошность в поведении. Когда миловидная девушка подала ему чашку с чаем, он смутился и невнятно пробормотал что-то. Девушка улыбнулась и сказала:

– Позвольте присесть рядом с вами, господин?

«Позволить или не позволить? – подумал Такэно, застыв в растерянности. – Женщине сидеть рядом с незнакомым мужчиной вот так, запросто… Прилично ли это? Но, с другой стороны, вон там женщина села с мужчиной, и там тоже, и вот тут… Ну, и потом, наш владыка, князь, устроил все это, а он бы не допустил чего-нибудь неприличного в своем доме».