Пэлем Гренвилл Вудхаус. О пользе оптимизма - Александр Ливергант Страница 18

4

С растущим успехом «трио музыкальной славы» растет и благосостояние Вудхаусов. Теперь можно подумать и о жилье получше, поуютней, попросторней. Сначала, летом 1916 года, Этель и Плам, оставшись в Беллпорте, переезжают в места поживописнее и в дом побольше, тем более что в это время у них гостит на каникулах Леонора. Дом выходит не на океан, а на канал, где Плам ежедневно купается, работает же он – впервые в жизни – в большом кабинете, за большим, почти как у Эрлангера, письменным столом – разве что револьвер в правом ящике стола отсутствует.

А потом и вовсе расстаются с Беллпортом – переезжают в город: из Беллпорта в Нью-Йорк не наездишься, а великолепная тройка в конце 1916 – начале 1917 года работает сразу над тремя мюзиклами. Премьера «Надо же!» состоялась в «Princess Theater» 20 февраля 1917 года при переполненном зале: подзаголовок «Комедия первой брачной ночи» действовал безотказно. Премьера «Одумайся» («Have a Heart») – игралась в театре «Либерти» месяцем раньше. А первый спектакль «Леди! Ох, леди!!» – тоже в «Princess», но годом позже. Рецензии на все три мюзикла были сногсшибательные.

«Высокий класс “Надо же!” за один сезон вознес Болтона и Вудхауса на недосягаемую высоту; с этими мастерами не сравнится ни один автор музыкальной комедии в стране». («New-York Tribune»)

«Сказать про их музыкальную комедию, что она выше всяких похвал, – значит не сказать ничего!» («New York Times»)

После премьеры «Леди! Ох, леди!!» композитора, драматурга и поэта-песенника похвалила даже язвительнейшая Дороти Паркер, сменившая Вудхауса на посту театрального критика «Vanity Fair», и составившая ему серьезную конкуренцию по части комической прозы и поэзии – в Америке, во всяком случае.

«Ничего не скажешь, – писала Паркер, – Вудхаус, Болтон и Керн в очередной раз превзошли себя. Я пришла в такой восторг, что даже присутствие на спектакле мистера Уильяма Рэндолфа Херста не смогло испортить мне вечер. Мне нравится, что́ эти трое делают с музыкальной комедией. Мне нравится, как диалог плавно перетекает в песни. Мне нравится изящная, ненавязчивая рифмовка заключительной песни. И, о боже, как же мне нравится музыка Джерома Керна!»

После таких комплиментов и квартира в Нью-Йорке – уже не высший предел, и Вудхаусы переезжают на Аррандейл-авеню в двух шагах от Манхэттена и от деревни нью-йоркских миллионеров Грейт-Нек, которую мы хорошо знаем – правда, под другим, вымышленным названием: в Ист-Эгг ведь находился особняк великого Гэтсби. «Где огни тем ярче, чем больше земля отворачивается от солнца. Где оркестр играет “золотистую музыку под коктейли”, а смех становится всё свободнее, всё расточительнее» ^[40]. Теперь вместо Гэтсби здесь жил (скорее бывал) его создатель Фрэнсис Скотт Фицджеральд, к которому Вудхаус относился с безусловной симпатией:

«Думаю, все эти истории про его беспробудное пьянство преувеличены, – напишет он спустя несколько лет, в ноябре 1923 года, Леоноре. – Он вполне нормальный человек, да и вообще, по-моему, отличный парень. Только вот зря он ездит в Нью-Йорк с трехдневной щетиной – вид дурацкий».

А еще – блестящий новеллист, драматург, сценарист и журналист Ринг Ларднер и блестящий же юморист Роберт Бенчли. Бенчли, как и Дороти Паркер, будет членом литературного клуба «Алгонквин» при «New Yorker» – журнал появится спустя несколько лет, в 1925 году. Это Бенчли назвал однажды Грейт-Нек «командой знаменитостей» («a gymnasium of celebrtities»). А еще в Грейт-Неке купил дом Фло Зигфелд, но он по большей части пустовал: американских девушек знаменитый продюсер прославлял, по всей вероятности, в других местах. Переехал сюда в 1917 году с очередной женой и Гай Болтон: в его доме по воскресеньям можно было пообщаться с великими мира сего. Встретиться с Исидорой Дункан и Рудольфом Валентино, послушать, как напевает в кухне, стряпая спагетти, Энрико Карузо. И Этель, в отличие от мужа-домоседа, этой возможности не упускала.

А вот мужу важнее всего было спокойно, в тиши и уюте, творить. Дом у Вудхаусов был большой, участок – огромный, кругом никого – если не считать трех собак, двух попугаев и канарейки, фаворитки хозяина дома. Не хватало только обезьяны Юстеса, которую держали на свою беду герои «Неудобных денег» лорд и леди Уэзерби. Можно было творить, а можно – играть в гольф; Вудхаус, правда, предпочитал крикет, в гольф он играл хуже и поэтому неохотно – «в Далидже не приохотили».

«Здесь я могу работать сколько душе угодно, – писал он 20 июня 1918 года своей давней английской приятельнице Лилии Барнетт. – Здесь ведь так тихо, и нет никаких развлечений. Целыми днями разгуливаю в пижаме. Прямо как в Эмсворте».

Вид Плам имел, как видно, и впрямь не слишком презентабельный.

«Какой-то неповоротливый, бесцветный англичанин, – вспоминает живший в эти годы в Грейт-Неке Фрэнк Крауниншилд. – Молчаливый, прижимистый, старается держаться в тени, туповатый… Никогда не слышал от него ни одного разумного слова – о блеске и говорить не приходится» («Vogue», 1944).

Молчалив – да, держится в тени – верно, но туповатый (slow-witted)?! «О блеске и говорить не приходится»?! Если туповатый, если «о блеске и говорить не приходится» – то зачем было нанимать столь бесцветную личность на должность театрального критика ведущего нью-йоркского журнала? Чтобы ответить на эти вопросы, обратим внимание, в каком году бывший главный редактор «Vanity Fair» давал это интервью журналу «Vogue». Скорее всего, на столь негативном, предвзятом суждении Крауниншилда сказались злосчастные радиопередачи Вудхауса из гитлеровского Берлина, о чем речь впереди. В 1944 году о Вудхаусе в Штатах и в Англии следовало – перефразируя известное латинское изречение – говорить или плохо, или не говорить ничего.

А между тем в Грейт-Неке этот «неповоротливый, туповатый англичанин», уже порядком, хотя ему еще нет и сорока, облысевший, чего только не пишет: и баллады, и комические стишки, и пародийные любовные мадригалы, и поэтические стилизации под старину. А еще – рассказы из цикла «Дживс и Вустер» и роман «Пикадилли Джим», который Плам посвятил своей падчерице («Леоноре, самому замечательному ребенку на земле») и который сначала печатался с продолжением в «Saturday Evening Post», после чего вышел двухтысячным тиражом в Лондоне в издательстве Герберта Дженкинса; отныне Дженкинс будет основным лондонским издателем Вудхауса.

Вудхаус на подъеме (когда он был «на спаде»?). А вот «Трио музыкальной славы», похоже, распадается. После «Леди! Ох, леди!!!» Марбьюри и Комсток из «Princess Theater» никак не могут договориться с великолепной троицей, над чем работать в дальнейшем. Керн отходит от Болтона и Вудхауса всё дальше и дальше, у него свои планы, свои интересы. Вместо Керна с дуэтом начинает сотрудничать ветеран бродвейской сцены композитор Луис Хирш. Результатом этого нового – и непродолжительного – творческого союза становится довольно непритязательная музыкальная комедия «Ох, моя дорогая» («Oh, My Dear»), премьера которой состоялась 27 ноября 1918 года. Игрался мюзикл очень недолго, зрителей собирал плохо и особых лавров ни Болтону, ни Вудхаусу не принес. Да и Дороти Паркер отозвалась на «Мою дорогую» довольно кисло, Вудхауса, правда, отметила: