Британская военная экспедиция в Сибирь. Воспоминания командира батальона «Несгибаемых», отправленного в поддержку Колчака. 1918—1919 - Джон Уорд Страница 18

Телеграммы и сообщения, полученные мной из разных частей России и внешнего мира, вместе с постоянными повторами моей речи в прессе, указывают, что с этого дня началось воскресение русской души. Другим признаком рождения новой жизненной силы стал тот факт, что с этого дня русский флаг (без короны) появился на каждой большой станции, мимо которой мы проезжали, а также на всех общественных зданиях. Русские чрезвычайно эмоциональны, и мне впервые удалось вызвать отклик в их душе.

На следующий день мы прошли маршем по площади, окружавшей церковь, и я проинспектировал вновь сформированные армейские части. Прекрасные люди с крепким телосложением, но медлительными и ходульными движениями. Были там и уцелевшие кадеты, которым удалось избежать резни, – удивительно умные и красивые мальчики. Глядя издалека на их лица, я принял их за девушек, к большому неудовольствию командовавшего ими полковника. Все это в сочетании с большими толпами людей на фоне прекрасной церкви представляло собой красивое и впечатляющее зрелище. Под конец после исполнения гимна все присутствующие растрогались, а одна пожилая русская дама, опустившись на колени, поцеловала руку моему адъютанту, благословив нас, как «спасителей», и командующий крикнул «ура» «единственной стране, которая пришла к нам на помощь без всяких условий». Я же задумался, что из этого получится.

Потом мы были на приеме у британского консула, за которым следовал концерт. Было страшно холодно и невозможно взять никакие «дрожки». Пришлось идти до театра пешком сквозь слепящую метель. В два часа утра мы тронулись в путь. Оставалась его последняя часть.

Настроения людей менялись полностью каждые несколько сотен миль. Выехав из Иркутска, мы вскоре обнаружили, что находимся на вражеской территории, и в те несколько недель, а иногда и дней, прошедших с момента ухода большевицких комиссаров, страна пребывала в плену отчаяния. Не стоит заблуждаться, большевизм был порождением старого режима. Да, у крестьян была земля, но у русского рабочего не было ничего. Даже один из тысячи не мог отличить одну букву алфавита от другой. Государство совершенно не заботилось о нем. Во всем российском законодательстве не существовало ни одного закона, определяющего условия труда и жизни рабочего. И эти условия, несмотря на революцию, были и остаются совершенно безнадежными. У рабочего нет права думать или действовать для защиты своих интересов, поэтому он готов молиться на каждого негодяя, способного грамотно связать дюжину слов. Здесь нет профсоюзов, потому что никто из них не обладает достаточным умом, чтобы организовать их и управлять ими. Все так называемые люди труда, которые время от времени приезжали в Англию, изображая рабочих представителей, на самом деле мошенники. Достаточно изучить факты на месте, чтобы понять, что таких делегатов просто не может быть. Это низшие слои среднего класса, в особенности профессиональные преподаватели в своих целях выдумали организованное русское рабочее движение.

Условия жизни русского рабочего таковы, что он может сформулировать свои жалобы, только наняв для этой цели кого-то другого. Так появляются на свет многочисленные профессиональные советы, которые в целях ознакомления приходят в дома рабочих, где собирают и компилируют их жалобы и претензии. Но эти профессионалы всегда указывают, что решение таких мелких вопросов, как расценки, заработная плата и продолжительность рабочего дня, – это потеря времени. Настоящее дело состоит в том, чтобы избавиться от жизни, которая несет с собой только отчаяние, что рабочие должны восстать и, уничтожив капитализм за одну ночь, наутро получить новую идеальную эпоху.

Бедный, невежественный, необразованный, заброшенный русский рабочий – это готовая идеальная почва для подобной пропаганды. Он оказался связан по рукам и ногам сетью этих профессиональных деятелей, которые не принадлежат к его классу и знают о его проблемах лишь в теории. После того как эти профессиональные деятели ввели его в заблуждение, обманули и бросили в пучину отчаяния, он исполнился решимости уничтожить то, что называется образованием, и сделал само умение читать и писать одним из признаков враждебного отношения к его классу по тому же принципу, по которому необразованные рабочие первой половины XIX века уничтожали машины и другие прогрессивные новшества, смысла которых не понимали. Наши люди меньше бы болтали о революции, если бы могли понять, что значит пройти через те ужасы, которые уничтожили Россию и ее народ успешнее, чем самое безжалостное вторжение.

Мы остановились на станции вблизи шахтерского поселка, населенного в значительной степени китайскими эмигрантами. Сняв с флагштока большевиц-кий флаг, мы настояли, чтобы вместо него был поднят русский флаг. Одна русская женщина сказала, чтобы мы уходили, и, когда мы спросили почему, она ответила: «Это не важно. Скоро наши мужчины найдут достаточно земли, чтобы вас похоронить». Однако другая русская женщина поблагодарила нас за то, что мы пришли, и выразила надежду, что еще не поздно спасти эту смертельно больную страну.

В ту ночь мы приехали на станцию Зима, где неожиданно остановились. Я послал своего офицера связи выяснить причину, и он сообщил мне, что группа мужчин перекрыла пути, угрожая застрелить машиниста, если мы двинемся хотя бы на фут вперед. Я велел трубить тревогу, и в тот же миг из вагонов высыпали 400 британских солдат. Заняв заранее подготовленную позицию, они примкнули штыки и ждали приказа. Мой вагон был последним в поезде.

Я прошел вперед, чтобы выяснить причину этой вынужденной остановки, и подоспел как раз вовремя, чтобы разглядеть в темноте группу вооруженных мужчин, покидавших станцию. Я взял под контроль станцию и телеграф и от служащих узнал, что в город проникли большевицкие агенты, убеждавшие рабочих бросить работу, взяться за оружие и, перекрыв железную дорогу, чтобы не дать союзникам двигаться вперед, дождаться прихода сил большевиков, отступавших от станции Байкал. Эти войска пробивались вдоль границы с Монголией и теперь направлялись в сторону железной дороги, чтобы уничтожить железнодорожный мост через реку Ока примерно в трех верстах от Зимы. Я поставил охрану вокруг станции, в железнодорожных мастерских, паровозном депо и на подъездных путях и, чтобы перехватить телеграммы, которыми большевики продолжали обмениваться с жителями, занял почту и телеграф в поселке. Был издан приказ, согласно которому все люди дают обещание не подходить к поездам и к шести утра должны вернуться к работе, иначе с ними будут поступать по законам военного времени. В течение следующих двух часов прибыли другие наши поезда с пулеметами.

Солдаты окружили дом главаря смутьянов, но птичка уже упорхнула. Я нашел кое-какую большевицкую литературу, оправдывавшую полное уничтожение буржуазии и интеллигенции (не помню, что шло первым), а также 3600 рублей, которые отдал хозяйке со словами: «Это мой вам подарок». Мой поступок возмутил шефа местной жандармерии, который уверял, что это германские деньги, и они должны быть конфискованы. Я не сомневался, что так оно и было, но, в конце концов, я был англичанином, и меня это не касалось. Потом пришел обычный учитель и спросил, может ли он поговорить с английским полковником. Получив разрешение, он вошел и начал разговор. Он наивно признался, что если бы знал, что это английский поезд, то разрешил бы ему проехать. Они прочитали мой приказ об обещании вернуться к работе и хотели узнать, как я намерен поступить, если они этого не сделают. Я ответил, что если они возьмутся за оружие против нас, то могут не ждать пощады, и если они не подчинятся приказу, то каждый из зачинщиков, которого я найду, будет расстрелян. Учитель спросил, разрешу ли я, чтобы по заранее известному сигналу рабочие собрались в железнодорожных мастерских посовещаться, и я согласился при условии, что они придут без оружия. Вскоре после этого из огромного зуммера раздался самый чудовищный звук. Была полночь, и воздух задрожал от этого воя, который становился все громче и громче, чтобы под конец, всхлипнув, замереть. На всех британцев это произвело странное впечатление, а мне показалось больше всего похожим на громкий стон нации, оказавшейся в беде. Полковник Франк, мой русский гид, философ и друг, вскочил из-за стола, когда начался этот звук, и с выражением муки на лице начал ходить по вагону. Когда звук замер, он воскликнул: «Бедная Россия!» Я подумал о том же. Все мои люди выражали те же чувства, желая больше никогда не слышать этот звук.