Империя Александра Великого - Артур Джилман Страница 17

Эпикур

Сорокапятилетняя война видела рождение трех новых философских систем, предназначенных не только для отдельных кабинетов и рыночных площадей, но и для людей, устранившихся от общественной жизни и занимающихся только личными делами. Две из них, обладающие цельными доктринами и распространяемые очень известными людьми, имеют четкие названия — эпикурейство и стоицизм. Третья — скептицизм — была не столь общей и не так полно соответствовала общественному сознанию, однако имела огромную важность для ликвидации остатков старых верований и открытия дороги к чему-то лучшему и более глубокому. Но люди, ее создавшие, — Пиррон из Элиды, Аристон из Хиоса и Тимон из Флиунта не основали своей школы. Только двумя или тремя поколениями позже последователи Платона из так называемой Новой академии пришли к таким же выводам и стали учить им, при посредстве Аркесилая и Карнеада, даже в Риме ^[10]. Философии Эпикура и Зенона, основателя стоицизма, были, в сущности, практическими системами. Нет, они не исключали умозрительных построений, но выдвигали в качестве главной цели этику и законы моральных действий, а их размышления носили догматический характер: учитель излагал свои взгляды на высшую философию, а ученик брал их на вооружение, как решение великого человека. Счастье, а вовсе не знание было предметом этих школ. Все они были согласны с тем, что счастье само по себе тоже должно быть в пределах досягаемости мудреца, независимо от катастроф извне. Они расходились только в вопросе о методе его получения.

Эпикур, обосновавшийся в Афинах и оставивший свой дом и сады в наследство своим последователям, считал, что каждый человек должен иметь счастье своей целью, он всегда стремится к удовольствиям. Как можно получить удовольствие? Потакая страстям? Пренебрегая удовольствием других? Удовлетворяя любое желание, как только оно появится? Ни в коем случае. Есть много удовольствий: одни для тела — сильные, недолговечные, приносящие последующую боль, другие для ума — более спокойные, но долговечные, не оставляющие боли. Мудрец найдет равновесие между ними, отсрочит худшее ради лучшего, будет поощрять любовь и дружбу ради себя самого. Иными словами, философия и добродетель заключаются в этой осмотрительной дальновидности, которая удовлетворяется умеренными и безопасными радостями и находит счастье в миросозерцании, в воспоминаниях, дружбе, даже когда физическая боль и бедность омрачают последующие дни. Более всего философия устраняет страх перед грядущим, поскольку уничтожает любые упоминания о провидении. Эпикур верил только в то, что чувствовал. Мечты и видения, умозаключения и трансцендентальные теории — все это чепуха. Если есть боги, им наплевать на смертных людей, и они никогда не вмешиваются в их дела. Смерть — конец всего, и единственное бессмертие заключается в памяти друзей и последователей, которые ценят мудреца и увековечивают его добродетели.

Если читатель хочет полнее ознакомиться с этой философской системой, пусть прочитает философскую поэму Лукреция «О природе вещей» или произведение Уолтера Патера «Марий-эпикуреец». Там доступным языком изложены детали системы, как ее понимали изощренные умы. Это тонкая и продуманная наука жизни, и она нашла отклики во всех передовых и мыслящих человеческих обществах.

Если в каждом веке есть эпикурейцы, которые презирают высокие размышления и рассматривают культуру с утилитарной точки зрения, в каждом веке есть и другие люди, более строгие, которые придерживаются другого образа мыслей и ведут жизнь, исходя из совершенно других принципов. Это стоики. Зенон и его последователи Клеант и Хрисипп проповедовали свои учения в украшенном картинами Полигнота портике (по-гречески «стоя») в Афинах. И хотя эта школа сначала носила имя зенонианской, важность двух других учителей оказалась столь велика, что в истории сохранилось другое название — Люди портика — Стоики. Эти люди не были простыми эмпиристами, верящими только в то, что чувствуют. Они верили в богов, как проявление одного великого Божественного провидения, командующего человеческими делами и предписывающего человеку, какую роль он должен играть в мире, сообразуя свое поведение с правителем мира. Если счастье на самом деле его цель, его следует достичь не прямой погоней, а выполняя свой долг, делая то, что правильно, не заботясь о последствиях, отстаивая достоинство и величие мудрого человека при всех ударах судьбы. Тот, кто таким образом «сотрудничает» с Божественным провидением, может быть рабом, пленником, страдальцем — кем угодно, но при этом он будет по-настоящему свободен, богат и велик. Его суждение будет безошибочным, а счастье прочным. Выражая то же самое современным языком, он найдет мир.

Обе школы считали, что больше нет грека и варвара, иудея и язычника, человека связанного или свободного. Все они были, по существу, космополитичными и, значит, в отличие от предшествующих систем Платона и Аристотеля, подходили для всего мира, говорящего по-гречески, помимо истинных потомков Елены Прекрасной. Но все же в этом отношении существовала некоторая разница. Учение Эпикура, афинянина по рождению, больше подходило любящему удовольствия, утонченному, эгоистичному и интеллектуальному греку. А более суровая школа Зенона, основанная пришельцем с Кипра и продолженная чужеземцами, в основном из Юго-Восточного Леванта, имела строгий полувосточный аспект и нашла сторонников среди тех внешних эллинистов, которые имели более мрачные взгляды на человеческую жизнь и перспективы. Интересно, что очень немногие «чистопородные» греки становились стоиками. У этой школы последователи находились в основном в Киликии, где стоическое мышление долгое время преобладало в Тарсе, что, безусловно, известно читателям, изучавшим стоические аспекты учений святого Павла. Стоиков было немало в Пергаме и в Македонии при царе Антигоне Гонате. Мало-помалу они завоевали Рим, где эта философия наконец взошла на императорский трон вместе с Марком Аврелием. Примечательно, что, хотя стоики учили, что мудрый человек полностью независим от всего мира и презирает человеческую политику, которой занимаются глупцы, они были готовы теоретизировать для простонародья и направлять общественную деятельность, если подворачивалась возможность. Поскольку они действовали опираясь на голый принцип, обособленно от любви, ненависти и личных интересов, то временами становились самыми опасными и отчаянными из непримиримых. Такими были советники царя Клеомена из Спарты, с которым мы еще встретимся, Гракхов в Риме; таким был Брут, сыгравший столь печальную роль в трагедии Юлия Цезаря.

Стоики не всегда были квиетистами (то есть последователями квиетизма), но этого нельзя сказать об эпикурейцах и скептиках, которые утверждали, что любое вмешательство в политику является лишь источником беспокойства и раздражения для мудрого человека, а значит, его необходимо избегать, как зла. Поэтому они сторонились общественной жизни и увели вместе с собой многих способных и думающих людей, которые должны были повлиять на сдерживание междоусобной борьбы, внедрение терпимости и гуманности. Соответственно, активное влияние философии вылилось в появление большого числа чистых теоретиков, которые верили в правление одного высшего человека и оправдывали его и таким образом отстаивали требование абсолютной монархии. Пассивное влияние философии заключалось в уходе из политики людей робких, осторожных и чувствительных и обращении их к достижению личного счастья.