Шаляпин - Виталий Дмитриевский Страница 17

«…Полился необыкновенно певучий голос, зазвучали веские, старинные слова. Голос был бабий, но нельзя было подумать, что стихи читает старуха. Помимо добротной красоты слов было в этом голосе что-то нечеловечески ласковое и мудрое… Он (Самгин. — В. Д.) не мог оторвать взгляда своего от игры морщин на измятом, добром лице, от изумительного блеска детских глаз, которые, красноречиво договаривая каждую строку стихов, придавали древним словам живой блеск и обаятельный, мягкий звон… Казалось, что он один в зале, больше никого нет… а сквозь шумок за пределами зала, из прожитых веков, воистину чудесно долетает до него оживший голос героической древности».

«Песельница» воспламенила и воображение Шаляпина: «Я слышал много рассказов, старых песен и былин и до встречи с Федосовой, но только в ее изумительной передаче мне вдруг стала понятна глубокая прелесть народного творчества»…

Федор проникновенно исполнил арию Сусанина, чем растрогал сестру Глинки Людмилу Ивановну Шестакову (1816–1906). Тогда же Шаляпин познакомился с Иваном Федоровичем Горбуновым (1831–1895), актером Малого и затем Александрийского театра.

Горбунов прекрасно играл характерные роли в пьесах A. Н. Островского, но особенно прославился как непревзойденный рассказчик и исполнитель драматических импровизаций и собственных жанровых зарисовок. В написанных им «Сценах из народного быта» изображались крестьяне, купцы, мастеровые, приказчики, генералы, городские обыватели. «Впервые видел я, как человек двумя-тремя словами, соответствующей интонацией и мимикой может показать целую картину. Слушая его бытовые сценки, я с изумлением чувствовал, что это человек магически извлекает из жизни Бузулуков, Самар, Астраханей и всех городов, в которых я бывал и откуда вынес множество хаотических впечатлений, отложившихся на душе моей серой пылью скуки». Ценнейший урок актерской наблюдательности, профессиональной фантазии, воображения вынес Шаляпин из цикла юмористических сцен Горбунова о генерале Дитятине, из рассказов «Затмение Солнца», «На большой дороге», «Утро квартального».

Шаляпин не успел близко сойтись с Горбуновым: очень скоро, в конце декабря 1895 года, его не стало. Но певец всегда тепло вспоминал об Иване Федоровиче, считал, что многому научился у него, тоже старался в жизни и на сцене быть свободным и пластичным.

Федору повезло: окружавшие его люди видели в нем не только забавного провинциала и диковинного самородка. B. В. Андреев, Т. И. Филиппов, Л. И. Шестакова разглядели в нем удивительный талант артиста, живой ум, восприимчивую душу, старались помочь ему, щедро делились своим опытом — житейским и художественным.

Вечера у Андреева нередко продолжались в ресторане Лейнера. На втором этаже огромного здания, фасады которого выходили на Невский, набережную Мойки и Большую Морскую, разместился своеобразный артистический клуб. Публика собиралась яркая, талантливая, шумная. Завсегдатаем был Мамонт Дальский, в ту пору премьер Александрийского театра, фигура в Петербурге весьма популярная. С мощным трагическим темпераментом он играл Гамлета, Чацкого в «Горе от ума», Незнамова в «Без вины виноватых», Рогожина в «Идиоте» и самую любимую свою роль — актера Кина в пьесе А. Дюма-отца «Кин, или Гений и беспутство». Известен был Дальский и бурными богемными авантюрами. «Игра — моя жизнь», — говаривал он часто; дерзкая бравада, картежные баталии, кутежи с цыганами принесли ему репутацию «беспутного Кина» — как часто называли его поклонники.

Кстати, мало кто знает и сегодня, что имя Дальского (1865–1918) к вымершему виду древних слонов — мамонтов, живших в ледниковую эпоху в Европе, никакого отношения не имеет. Историк И. Ф. Петровская сообщает: «В списке русских имен имени Мамонта нет, есть Мамант. На визитных карточках Дальского: Мамант. Это древнеримское имя, вошедшее в русские святцы, означает „грудастый“ (лат. mamma — грудь). Надо бы вернуть Дальскому его настоящее имя» ^[1].

Шаляпин увидел Дальского в спектаклях Александрийского театра. Императорские театры традиционно открывались в России 30 августа, попасть туда бедному провинциалу было трудно: слишком дороги билеты. Но Федор старался не пропускать спектакли дачных антреприз, в которых нередко играли знаменитости, а также различные благотворительные представления с их участием.

Как-то он оказался в летнем театре в Петергофе. В представлении участвовали премьеры Александринки — М. Г. Савина, К. А. Варламов, В. Н. Давыдов, П. Д. Ленский и молодой тогда Юрий Михайлович Юрьев (1872–1948)… На следующий день Юрьев зашел по каким-то делам в Контору императорских театров и увидел среди толпящихся чиновников и артистов шумного блондина — то ли семинариста-бурсака, то ли церковного певчего. Незнакомец привлекал к себе внимание выразительной мимикой и жестикуляцией. Он заметил пристальный взгляд Юрьева и, когда тот собрался уходить, с досадой и при этом добродушно обратился к окружающим: