Вашингтон - Екатерина Глаголева Страница 17

Следующим на пути лежал Нью-Йорк — крупный по американским меркам порт и оживленный торговый центр (хотя по сути — большая деревня). Принарядившийся по-столичному Вашингтон завел там светские знакомства: город ему показывал Беверли Робинсон, сын могущественного спикера виргинской палаты горожан, у которого была хорошенькая свояченица Мэри (Полли) Филипс. 26-летняя Полли была не только красивой стройной брюнеткой, но и наследницей колоссального состояния; молодому полковнику, стремившемуся пробиться в высший свет, было бы непростительно не приударить за ней. Ходили слухи, что он даже предложил ей руку и сердце, но и тут его обставил английский майор Роджер Моррис, сын архитектора, кстати, сражавшийся вместе с Вашингтоном под началом Брэддока.

Горечь от очередной досадной неудачи удалось подсластить триумфальным прибытием в Бостон. В начале марта «Бостон газетт» оповестила читателей о прибытии «полковника Вашингтона, джентльмена, заслужившего высокую репутацию своими познаниями в военном деле, доблестью и прямотой, хотя его предприятиям не всегда сопутствовал успех». Губернатор Ширли принял Джорджа по-отечески: его собственный сын тоже служил адъютантом Брэддока и погиб во время злополучной эпопеи в Огайо. Однако и здесь успех Вашингтона оказался половинчатым: хотя Ширли официально подтвердил, что у Вашингтона статус выше, чем у Дагворти, петиция, подписанная его офицерами, о включении их полка в регулярную армию была отвергнута. Кроме того, возглавить поход на форт Дюкен поручили губернатору Шарпу из Мэриленда. Вашингтон, давно лелеявший эти планы, завернул на обратном пути к Шарпу, чтобы обсудить с ним кое-какие идеи, но эта встреча настолько выбила его из колеи, что он хотел было вообще распроститься с военной службой. Однако, вернувшись в Уильямсберг, Джордж несколько утешился, узнав, что виргинский вооруженный контингент решено увеличить до полутора тысяч человек.

В начале апреля он снова был в Винчестере. За время его отсутствия индейцы разграбили столько поселений и перебили столько колонистов, что чудом выжившие семьи ждали его как своего единственного спасителя. Вашингтону с трудом удалось наскрести несколько десятков мужчин для организации обороны; о том, чтобы сражаться с индейцами на равных, не могло быть и речи. «Хитрые и коварные» дикари были несравненными воинами. «Они крадутся, как волки, и, как волки, творят зло, оставаясь невидимыми… — писал Вашингтон Динвидди. — Я не знаю жалостных слов, сэр, чтобы попытаться описать несчастья этих людей (поселенцев. — Е. Г.), хотя у меня добрая душа, чувствительная к неправедным делам и требующая за них воздаяния. Но что я могу? Если истекающие кровью, умирающие удовлетворят свою ненасытную жажду мести, я с радостью предоставлю им дикую ярость и отдам самого себя по частям ради спасения народа! Я вижу, каково их положение, знаю, какая опасность им грозит, и разделяю их страдания, не имея возможности облегчить их чем-то еще, кроме неясных обещаний… Слезные мольбы женщин и трогательные просьбы мужчин наполняют меня такой печалью, что я торжественно заявляю: я готов добровольно принести себя в жертву кровожадному врагу, лишь бы это облегчило участь народа». Никогда не знаешь, где индейцы нанесут удар; единственный способ противостоять им — объединить усилия всех колоний. «Нет ничего, чего я желал бы так же искренно, как союза колоний во времена явной опасности», — твердил он губернатору Пенсильвании Роберту Хантеру Моррису.

Динвидди издал приказы о мобилизации милиционных сил в западных графствах, и Вашингтон вдруг получил под свое начало тысячу новобранцев, возмущенных тем, как с ними обращаются высокородные офицеры — «новички в строю, моты, расточители и неплательщики», которые, писала «Виргиния газетт», «запугивают и удручают» ополченцев, подавая им «пример всевозможного распутства, греха и праздности». Парадоксальным образом 24-летний Вашингтон оказался человеком, борющимся за искоренение «грехов молодости» у своих подчиненных; он сильно страдал от урона, наносимого его репутации. Между тем ополченцы, требовавшие к себе уважения, мгновенно испарялись, стоило лишь появиться индейцам. Всю весну Вашингтон бился как рыба об лед, чтобы сколотить из них более-менее приличное войсковое формирование. Полковник Уильям Фэрфакс пытался поддержать его морально, приводя в пример Цезаря и Александра Македонского и добавляя, что «за каждым столом здесь поднимают здравицы в Вашу честь».

Верный себе, Вашингтон требовал, чтобы его войска были прилично одеты и имели хотя бы подобие униформы. В марте он раздобыл для каждого солдата костюм из тонкой дешевой ткани и фланелевые камзолы, но ополченцы тотчас принялись спекулировать обмундированием. Возмущенный командующий пригрозил карать за это пятьюстами ударами плетей. Некто Генри Кэмпбелл, не только дезертировавший сам, но и подговоривший семерых других солдат совершить побег, был публично повешен в назидание другим. Вашингтон недрогнувшей рукой подписал смертный приговор «мерзавцу и негодяю, заслуживающему позорной смерти».

Восемнадцатого мая Англия официально объявила войну Франции. За неделю до этого французская эскадра из трех шестидесятипушечных линейных кораблей и трех тридцатипушечных фрегатов прибыла в Квебек. Несколько дней спустя в Монреаль явился главнокомандующий французскими войсками в Северной Америке маршал Луи Жозеф де Монкальм. Его отношения с генерал-губернатором маркизом де Водреем сразу не сложились — тот не хотел делиться властью, сам рвался командовать войсками и не скрывал антипатии к «болтунам», которые «явились не запылились», совершенно не представляя, что значит воевать в американских условиях!

Британские силы, сосредоточенные в Канаде, состояли из 25 тысяч солдат; под началом Монкальма были три тысячи французской пехоты, столько же морских пехотинцев плюс более полутора тысяч «дикарей», не повиновавшихся командирам из европейцев и поражавших последних своей жестокостью. Морпехи подчинялись де Водрею; канадские ополченцы, усвоившие все приемы партизанской войны, терялись во время «регулярных» сражений; краснокожие были превосходными разведчиками, но могли в любой момент перекинуться на сторону противника. Снимать скальпы было выгодным делом: англичане платили за каждый пять фунтов стерлингов, канадцы — десять экю; самые предприимчивые индейцы умудрялись получить деньги и тут и там. Кроме того, французские колонисты были настроены враждебно к солдатам, прибывшим из-за океана, считая, что французы относятся к ним презрительно и надменно. Во Франции же вообще полагали нецелесообразным сражаться за «несколько арпанов заснеженной земли», как высказался Вольтер, а Монтескье видел в колонизации далеких земель причину обезлюдения Европы.

При всем том Монкальму удавалось оборонять границу в несколько сотен километров и два десятка плохо укрепленных фортов. «Мои генералы злоупотребляют правом на глупость!» — с досадой воскликнул Георг II.

Новым главнокомандующим войсками Его Величества в Северной Америке и генерал-губернатором Виргинии был назначен пятидесятилетний Джон Кэмпбелл, граф Лаудон (Loudoun), который подтвердил свою личную преданность Ганноверской династии в боях со сторонниками изгнанных Стюартов, претендовавших на английскую корону. Узнав о том, что американские купцы продолжают торговать с Францией, которая фактически находится с Англией в состоянии войны, он велел временно закрыть все колониальные порты.