Туполев - Николай Бодрихин Страница 17

Эти амфибии успешно использовались на северных русских реках: Онеге, Пинеге, Мезене, Северной Двине, Лене и Оби. А-3 нашли применение у пограничников, в поисково-спасательной службе отряда космонавтов, в других аварийных службах. Потенциальных заказчиков подкупала универсальность амфибий и возможность их эксплуатации в переходные периоды, когда другая техника использоваться не может.

В 1960—1970-е годы амфибия А-3 экспортировалась в несколько стран.

Но вернемся к началу творческого пути нашего героя, в двадцатые годы XX столетия.

Конец второго десятилетия XX века оказался тяжелым для человечества. Испанский грипп, или «испанка», был самой страшной пандемией за всю известную с медицинской точки зрения историю человечества. В 1918–1919 годах за 18 месяцев во всем мире от «испанки» умерло, по разным оценкам, от 50 до 100 миллионов человек — 3–6 процентов населения Земли! Было заражено более 550 миллионов человек — почти 30 процентов населения планеты. Эпидемия началась в последние месяцы Первой мировой войны и быстро превзошла по числу жертв мировую бойню.

Возможно, простудившись, заболел вялотекущей «испанкой» и Туполев, возможно, у него была туберкулезная пневмония. Поздней осенью 1919 года Андрея Николаевича положили в больницу.

В городской больнице образца 1919 года кормили из рук вон плохо, лекарств практически не было, дров тоже, медперсонала не хватало, чтобы сохранить в помещениях тепло, комнаты старались не проветривать. Заходил врач, равнодушно простукивал больных, при этом что-то объясняя студентам по латыни. Туполев, несмотря на ослабленное состояние, критично, но верно оценил обстановку и решительно сбежал из больницы.

О заболевании Туполева доложили Жуковскому. Тот через Тимирязева немедленно связался с врачами, и Туполева определили в легочный санаторий «Высокие горы», неподалеку от Курского вокзала, где в советские времена находился Первый спортивный диспансер. Здесь Туполев попал под наблюдение хорошего врача М. К. Кондорского, сделавшего ему частичную резекцию легкого и буквально спасшему жизнь. Добрую память о своем враче Андрей Николаевич пронес через всю жизнь, хотя не любил вспоминать о тяжелой болезни.

Сын врача, талантливый рисовальщик Борис Михайлович Кондорский, стал ближайшим помощником Туполева и проработал с ним всю жизнь. Кондорский, наверное, впервые в мировой художественной практике, в аксонометрическом рисунке воплощал первоначальный замысел конструктора. По замечаниям следившего за ведением набросков Туполева, он тут же исправлял что-то, дополнял рисунок новыми элементами. Порой Борис Михайлович возражал Андрею Николаевичу, спорил с ним, настаивал на отвергнутых конструктором решениях… Иногда, после прикидок, он всю ночь оставался на рабочем месте и на следующий день поражал коллег прекрасно проработанным рисунком новой машины.

— Боря, ты бог, — порой прилюдно говорил ему Туполев. — Остается только скрестить ручки на брюшке и любоваться… Я с тобой останусь без работы.

Андрей Николаевич был ярким приверженцем философии гармонии мира, что позволяет поставить его в один ряд с Платоном и Аристотелем, Шекспиром и Гёте, Пушкиным и Байроном… Предельно упрощая грандиозные идеи harmonia mundi, можно сказать: «Что некрасиво — то бесполезно». Туполев запомнился сакраментальной оценочной фразой: «Некрасиво — не полетит!»

Состояние здоровья нашего героя в то время внушало врачу серьезные опасения. Весной 1920 года М. К. Кондорский настоятельно рекомендовал Туполеву выехать на лечение в Крым.

«Он предложил мне быть заведующим технической частью в комиссии, которая по заданию В. И. Ленина поехала на Черноморское побережье организовывать санаторий… С помощью Серго Орджоникидзе удалось организовать и помещение, и белье, и даже питание для ожидаемых прибыть больных, однако… создать санаторий нам не удалось, потому что на побережье Черного моря высадился Врангель, — позднее вспоминал Туполев. — …Мы с Кондорским должны были уехать в Кисловодск и там заниматься организацией санаториев» ^[21].

В ноябре 1920 года Андрей Николаевич с большим трудом возвращается в Москву.

Позднее, ни в собственных воспоминаниях, ни в беседах с домашними, ни отвечая на вопросы пишущей братии, Андрей Николаевич не любил вспоминать подробностей той поездки.

В ознаменование 50-летия научной деятельности H. E. Жуковского и его больших заслуг как «отца русской авиации» 3 декабря 1920 года был издан декрет Совета народных комиссаров за подписью В. И. Ленина о реорганизации Московского авиатехникума в Институт инженеров Красного Воздушного флота имени H. E. Жуковского (впоследствии и до недавних времен — Военно-воздушная инженерная академия имени H. E. Жуковского). Тем же декретом была учреждена премия имени H. E. Жуковского за лучшие труды по математике и механике, зафиксированы решения об издании трудов H. E. Жуковского, а также о ряде льгот для самого ученого…

Для Жуковского, по нынешним понятиям не старого человека (73 года), тяжелейшим ударом стала смерть дочери — Елены Николаевны — «от туберкулеза», последовавшая 15 мая 1920 года. Совсем недавно она, молодая, красивая и умная девушка, талантливый математик — опора отца, вышла замуж за одного из его любимых учеников — Б. Н. Юрьева, и вот — такое горе. В августе того же года с Николаем Егоровичем случился инсульт. В самом конце 1920 года H. E. Жуковский заболел воспалением легких, по другим данным — брюшным тифом. В Мыльников переулок, на Чистых прудах, где жил Николай Егорович, немедленно зачастили его встревоженные ученики: Чаплыгин, Брилинг, братья Архангельские, Юрьев, Микулин, Стечкин, Ветчинкин, Мусинянц, возвратившийся из своего вынужденного путешествия Туполев. Под новый 1921 год Жуковского постиг второй инсульт. От этого удара Николай Егорович уже не оправился.

На Андрея Николаевича Туполева Жуковский имел колоссальное влияние.

«Когда я вспоминаю Николая Егоровича, я прежде всего вспоминаю его как инженера, но только он решал такие задачи, которые были не под силу обычным инженерам. Этим, помимо личного его обаяния, можно объяснить, почему так тянулась к нему студенческая молодежь МВТУ, составляющая основное окружение Николая Егоровича, — писал в 1947 году А. Н. Туполев в своей статье, в секретном тогда журнале «Техника Воздушного флота», издаваемом ЦАГИ. — Я попал в это окружение студентом второго курса, т. е. не очень старым и не очень осведомленным студентом. Но мы все как-то очень просто встречались с Николаем Егоровичем, несмотря на то, что он был для нас недосягаемым авторитетом. Быстро привыкали к его некоторым странностям, тонкому голосу, задумчивости и рассеянности. Через короткое время общения с ним мы начинали чувствовать ту глубину познания, с которой он подходил к решению задачи.

Еще одна черта Николая Егоровича — это его полная откровенность. Я вспоминаю такой случай: в самом начале моей работы в кружке мне для чего-то надо было выбрать дужку. Я робко подошел к Николаю Егоровичу и спросил его, как это сделать, — я тогда ничего в этом деле не понимал. Николай Егорович тут же быстро дал мне указание, как геометрически построить очертание дужки. Я продолжал спрашивать: „Геометрию я понял, а будет ли это связано как-нибудь с внутренним содержанием — дужка-то нарисована — это геометрия, а динамически-то?“ (Тогда это слово даже не употреблялось.) А он посмотрел на меня и говорит: „Нет, Туполев, с самим содержанием не могу сказать, как это будет“.