Расплата - Геннадий Семенихин Страница 17

— Ах ты поросенок паршивый! — неодобрительно проговорил наконец бывший политрук его бывшей роты. — Совет ему, видите, подавай. Ну дам я тебе совет, только слушай внимательно. Что бы ты сказал, если бы в один прекрасный день после свадьбы узнал, что раньше у твоей Лены был другой ухажер. Пусть даже там ничего серьезного не произошло, одна лирика была, и только.

— Не знаю, — развел руками Якушев.

— А я вот знаю, — ворчливо произнес Сошников. — В восторг, как мне кажется, это бы тебя не привело.

— Не привело, — согласился Якушев.

— А ты полагаешь, что своим запоздалым признанием ей радость доставишь? Держи карман шире. Межу глубокую между собой и ею ты проведешь. А когда она зарастет, сказать тебе этого я не смогу. Может быть, через десятилетие, а может, и никогда. Так кому надобно твое запоздалое признание? Тебе? Нет. Ей? Так она его встретит примерно так, как ты трассу с «мессершмитта» в своем первом боевом полете на СБ. Подстрелишь ты эту чистую добрую девчонку, а за что? За что, я спрашиваю. Оно-то подстрелить легко, а вот вылечить такую рану, если любовь у нее настоящая, куда труднее. Та другая всегда будет стоять меж вами. Вот исходя из этого и решай.

— Я не буду ей говорить, Лука Акимович, — согласился Веня с доводами своего бывшего политрука. — Пусть это воспоминание живет во мне и умрет со мной вместе.

Сошников закашлялся и хрипловатым шепотом заметил:

— Вот это уже другой коленкор.

Он вовремя договорил. Дверь распахнулась, и на пороге палаты появилась вся сияющая Лена.

— Больные, о чем это вы тут шушукаетесь? А ну, признавайтесь, пока я добрая. Лука Акимович, а ну-ка, глядите мне в глаза!

— Да все об ней, — вздохнул Сошников.

— О ком это «об ней»? — придирчиво спросила сестра.

— Об жизни, — ухмыльнулся раненый, и недоверчивость, как горячей водой, смыло с ее лица.

— Об этом, пожалуйста, сколько хотите.

— А об чем же нельзя? — весело спросил неожиданно очнувшийся от сна грузин. — О дэвушках, что ли? Так ведь нет у него никакой дэвушки, кроме тебя, милая. Так что осуши свой океан предположений, чтобы не утонуть в нем. Иначе я тебе буду рассказывать о том, как заяц влюбился в тигрицу, а что из этого получилось, сама можешь представить, на то ты и медсестра.

— Уши затыкать? — весело спросила Лена.

— Не надо, — засмеялся грузин. — Я не буду испытывать твой добрый нрав. Я помолчу, потому что черт, обитавший на великой горе Казбек, сказал однажды черту, обитавшему на великой горе Эльбрус: «Пощади, не надо больше анекдотов!»

Все они дружно рассмеялись, потом Лена поднесла к губам указательный палец и шепотом, но достаточно громко, чтобы все слышали, сказала:

— Больные, главный хирург совершает обход с каким-то профессором из Москвы. Скоро до вас со свитой доберутся, так что будьте готовы, а я пошла.

Сошников равнодушно пожал плечами:

— А нам одинаково, милая. Мы тут всего насмотрелись и ничему не удивляемся. Обход так обход.

— Не будьте такими легкомысленными, — упрекнула Лена. — Это очень важный обход, от которого зависят ваши судьбы. Сейчас вам объявят, кого куда отправят на долечивание.

— То есть, как это куда? — удивился Бакрадзе. — А разве здесь нас не будут от костылей освобождать? Операций, как мне кажется, нам не надо, а лечить и тут было бы можно.

— Вы ошибаетесь, товарищ лейтенант, — огорченно пояснила Лена. — Наш фронтовой госпиталь для этого не приспособлен. Мы обязаны оказывать раненым лишь первую помощь и эвакуировать их. Тем более отсюда, из прифронтовой полосы.

— Вот как, — протянул Сошников. — Почему же ты, дочка, раньше об этом не сказала?

Лена негромко всхлипнула:

— А потому, что у меня еще утром теплилась надежда на то, что вас оставят, а теперь ее уже нет. Вас эвакуируют, товарищ политрук. И вас, товарищ лейтенант Бакрадзе… И тебя, Веня. — Голос у нее дрогнул, и она громко расплакалась, хлюпая покрасневшим носом. Если Лена плакала, черты ее лица резко менялись, делая ее некрасивой.

— Ты чего это, — смущенно пробормотал Якушев. — Ты это не надо. Это совершенно бесполезно. От судьбы не уйдешь. Аксиома.

— Смотри ты, какой покорный, — сверкнула глазами медсестра. — А я хочу, чтобы ты наперекор судьбе умел идти, когда надо. Да, да, наперекор. — Она топнула маленькой ножкой, обутой в яловый сапожок, и, боясь громко разрыдаться, бросилась к двери.

И тут произошло непоправимое. В их палату во главе с генералом медицинской службы вошла целая процессия. Генерал был в военном кителе и наспех наброшенном на плечи халате. За ним следовал начальник госпиталя полковник Крамаренко, усатый, небольшого росточка полтавчанин, главный хирург и главный терапевт, а также начальники отделений и медсестры. Генерал остановился и осторожно снял поблескивающее на витом золоченом шнуре пенсне.

— Однако… — строго проговорил он и запнулся. — Однако меня еще нигде не встречали так темпераментно, как у вас. — Его зеленые, весело поблескивающие глаза остановились на Лене: — О чем плачете, девушка?

— Я… я, — вздрагивая всем телом, еще громче зарыдала Лена, — я ненавижу его.

— Кого это, если не секрет? — сдержанно осведомился генерал медицинской службы.

— Сержанта Якушева. Того, что стоит сейчас за моей спиной.

Генерал бросил короткий взгляд на паренька, который, прихрамывая, торопился к двери, пытаясь задержать разгневанную девушку. На строгом лице генерала мелькнула улыбка, но тотчас же погасла.

— Что с вами, медсестра. Во-первых, вы меня едва не сбили с ног, а во-вторых, за что вы его так люто ненавидите?

— Он трус, он лапша, он не умеет за себя постоять, — выпалила она разгневанно.

Генерал заинтересованно посмотрел на растерявшегося Вениамина и спросил:

— А как он, по вашему мнению, должен за себя постоять?

— Убедить всех, и прежде всего вас, в том, что он всего-навсего легкораненый и может с успехом выздоравливать здесь.

— У него ранение травматическое или огнестрельное?

— Огнестрельное, — выпалила Лена. — Только не тяжелое. Не слишком тяжелое, — поправилась она.

Генерал усмехнулся и уже другим голосом, сухим и требовательным, поинтересовался:

— Его на рентген возили?

— Так точно, товарищ генерал.

— Принесите историю болезни. С него мы и начнем обход этой палаты.

Он бегло перелистал несколько медицинских заключений, сколотых в бумажной серой папке, на обложке которой стояло жирно отпечатанное слово «дело». Ему, штатскому человеку, только призванному в армию и получившему, не прослужив в ней ни одного дня, генеральское звание, были родными слова «история болезни» и бесконечно чужими «огнестрельное ранение», «газовая гангрена», застрявший в теле осколок. В его лексиконе сугубо штатского человека до войны таких слов не было. Он долго рассматривал туманный для непосвященных рентгеновский снимок и мрачно молчал, пока все сопровождавшие его врачи почтительно замерли рядом, так что он оказался в полукольце. И только одна Лена не выдержала.