20 лет дипломатической борьбы - Женевьева Табуи Страница 17

В этот вечер в Гааге Шерон бросает на Тардье мрачные взгляды и ворчит про себя. Одному из делегатов, который спрашивает, что случилось, Адольф Шерон отвечает: «Я подозреваю, что наш председатель Совета министров Андре Тардье замешан в историю, которая произошла со мной и которая сильно меня огорчает».

У Шерона в округе Лизье, где он был избран сенатором, имелся свой старый портной, у которого он перестал заказывать одежду с тех пор, как пришел к власти. Тардье подделал почерк портного и направил Шерону письмо следующего содержания:

«Господин министр, я не могу пережить бесчестия, которое вы мне нанесли, не заказав мне вашего первого костюма министра финансов. Я кончаю с собой!» И в то же утро при выходе делегации с совещания потрясенный Адольф Шерон немедленно прочел это письмо своим коллегам, прося у них совета…

* * *

Но вот уже служители и камергеры приглашают французскую делегацию продефилировать перед их величествами. Адольф Шерон торжественно становится четвертым – после Тардье, Бриана и Лушера.

В глубине зала причудливой архитектуры на возвышении стоит одетая во все белое королева Вильгельмина между королевой-матерью Эммой и своей дочерью, юной принцессой Юлианой. Позади них полный господин – принц-консорт. Королева держит в руках, старательно затянутых в белые лайковые перчатки, небольшой список вопросов, которые она должна задать каждому делегату. Но государыня, по-видимому, перепутала вопросы и спрашивает у старого холостяка Бриана, у которого никогда не было семьи, то, что должна была спросить у Лушера, имевшего несколько дочерей.

Королева интересуется, хорошо ли прошло путешествие г-жи Бриан и успешно ли его дочери сдали экзамены, тогда как Лушеру она задает вопросы относительно дел на Кэ д’Орсэ.

К ее величеству подходит Шерон. Королева говорит ему:

– Господин министр, что вас больше всего поражает в нашей прекрасной Гааге?

Застигнутого врасплох Шерона на мгновение охватывает панический ужас! Короткая пауза, во время которой все французские делегаты с тревогой ждут, что же он ответит.

В конце концов, запинаясь, но громовым голосом он отвечает:

– Ваше величество… меня поражает множество велосипедов, которых в двадцать раз больше, чем в Париже!

Андре Тардье, Лушер и Бриан прыскают со смеху. Бертело снисходительно качает головой и весьма непочтительно говорит им:

– О, если бы вам приходилось так же часто, как мне, слышать разговоры между собой великих мира сего, то это напомнило бы вам беседу детей в возрасте от шести до восьми лет!

Стоящий в глубине помоста принц-консорт с симпатией смотрит на делегатов, проходящих перед ее величеством, ожидая с заметным нетерпением конца этой церемонии, чтобы побеседовать с ними.

Генрих Мекленбург-Шверинский – очень приятный человек, необычайно полный и с красным лицом. Он страдает плоскостопием и может ходить, только переваливаясь с ноги на ногу, подобно игрушечному человечку, сделанному из свинца.

Истории, в которые попадал этот бравый толстяк, муж уважаемой королевы Вильгельмины, были предметом «сплетен» всего дипломатического корпуса. Королева запретила ему говорить о политике и появляться в ее присутствии в том случае, если предварительно она не удостаивала его своей беседой. Принц-консорт философски относился к своему положению, и его главной заботой стало увеличение содержания, которое ему выделяла его царственная супруга.

Королева систематически подыскивала ему всякого рода дела, чтобы занять его чем-нибудь, но он везде терпел провал, даже в Красном Кресте! В конце концов он остался всего лишь почетным председателем бойскаутов.

Он любил жизнь, довольно много пил, и его слабости, столь человеческие, почти у всех вызывали симпатию. Его полные жизнерадостности и мягкости шутки о своем трудном положении снискали ему всеобщее сочувствие. «Ах, господа, как вам везет, – говорил он участникам Олимпийских игр 1928 года в Амстердаме. – Вы, по крайней мере, возвращаетесь каждый в свою страну и снова обретаете свободу, а я – я возвращаюсь, чтобы вновь попасть под ярмо голландского двора».

Он приезжал в Париж так часто, как только мог, и там развлекался. Но в один прекрасный день некий хитроумный фотограф заработал целое состояние, продав гаагскому двору, известному своими строгими нравами, несколько фотографий с изображением изысканных увеселений принца-консорта в Париже. Этим был положен конец его похождениям, ибо с этого момента выдаваемые ему денежные средства были сильно урезаны.

В этот вечер во дворце принц-консорт искуснейшим образом оказывал честь самому необычному из столов, которые я когда-либо видела. На подковообразном столе – нагромождение яств, наиболее легкими из которых были начиненные всякой всячиной поросята и фаршированные яйца. Огромные блюда с морем зеленого желе, на волнах которого плавали омары и лангусты; на месте глаз у них зажигались и гасли белые и красные электрические лампочки.

А в центре этого огромного стола возвышался гигантский макет королевского дворца из нуги. Над дворцом было водружено белое марципановое знамя, на складках которого алела надпись из красного сахара: Si vis pacem, para pacem. [13]

Внутренняя часть этого шедевра кулинарного искусства была ярко освещена электричеством, и там находились маленькие фигурки из нуги, изображающие их величества и их высочества.

Вот тогда я и заметила, каким гурманом был принц-консорт. Впрочем, его непомерный аппетит оказался впоследствии причиной его смерти! В самом деле, наступил день, когда он не мог уже больше откладывать курс лечения от ожирения. Он отправился лечиться в Бад-Хаштейн, где самые тучные в несколько дней превращались в сильфов. Так было и с ним, но спустя некоторое время после этого, осенью 1933 года, он все-таки умер. Когда зачитывалось его завещание, гаагский двор был весьма удивлен его последней волей: «Я ненавижу черное, – указывалось в документе, – поэтому я хочу, чтобы и двор и страна носили по мне траур белого цвета».

В конце работы Гаагской конференции ее председатель, которым является глава Совета министров Бельгии Жаспар, и его жена дают бал от имени всех делегаций в «Отель дез Энд», чтобы отблагодарить их величества и голландское правительство за все устроенные ими приемы и различные празднества. Согласно дипломатическому протоколу приглашать коронованных особ не разрешается. Но зато можно пригласить принца-консорта.

Именно он и открывает бал уланской кадрилью на мотивы из оперы «Кармен». После кадрили я была удостоена чести танцевать с принцем-консортом, который был особенно любезен и непрестанно смеялся в течение всего вальса. Не обладая свойственной ему способностью сохранять равновесие, я прилагала все усилия, чтобы не упасть, когда он во время танца вертел меня, как волчок.

К концу вечера дамам были вручены шелковые платочки, отделанные брюссельскими кружевами. И я как сейчас вижу Андре Тардье, который с высоты лестницы «Отель дез Энд» смотрит на все это празднество одновременно и величественно, и по-мальчишески! Заметив, что я, хотя и крайне неохотно, собираюсь последовать примеру почтенных вдовушек, которые, отходя от принца-консорта, склонялись в церемонном реверансе, Тардье восклицает достаточно громко, чтобы я могла его слышать и что еще больше смущает меня: «Здесь не так, как во Франции, здесь смешное не смертельно!»