Не отрекаюсь... - Франсуаза Саган Страница 17

Или наступит всеобщее отупение, или произойдет катастрофа типа атомной бомбы. Или еще что-нибудь… но моей фантазии на это не хватает. Счастлив уже тот, кто верит в завтрашний день человека, – но его будущее, его счастливое будущее?

Мы возвращаемся к вашему пессимизму.

Я с пессимизмом смотрю на цивилизацию, какой мы ее знаем и зачастую творим. В той мере, в какой у людей нет времени узнать друг друга, понять друг друга, просто нет времени… Времени – вот чего нам не хватает. Я убеждена, что по вечерам в Париже все меньше людей занимаются любовью. Наверняка все слишком устают.

Вспоминаю май 1968-го – это было великолепно. Свобода, какой еще не видывали. Беда в том, что дороже всех заплатили рабочие, самые бедные люди. Не студенты. Но какой же повеяло свободой… с ума сойти!

Май 68-го – это было решение проблем?

Единственным ответом зашедшей в тупик политике мог быть взрыв. Но последствия оказались тяжкими для бедняков; для тех, кто платит все более высокие налоги, это неважно, ведь у них есть средства, чтобы их платить. Череда взрывов – это не решение проблем. Нужен один радикальный взрыв, взрыв огромной силы.

К которому вы – лично вы – пытаетесь подтолкнуть?

Я не уверена, что могу повлиять на преобразование общества. Например, вернемся к Сартру: с его потенциалом труда и интеллекта он мог и писать романы, и участвовать в событиях. Я же – нет. Есть вещи, которые мне ненавистны, газеты, которые я не могу читать, люди, которых не могу видеть, но это просто негативное отношение. Многие считают, что этого недостаточно. Не знаю, кто прав. В моральном плане это не мешает мне жить, ну, то есть мешает, как, скажем, неумение летать. А мне бы и правда хотелось уметь летать. В плане социальном это мне мешает, потому что я не могу не реагировать на некоторые гнусности. Но, думаю, в более решающей ситуации – во всяком случае, если я сочту ее более решающей, более трагической, – я не стану колебаться, нет, не стану.

А Движение за освобождение женщин?

С ним то же самое. В моем привилегированном положении меня напрямую не касаются проблемы, которые поднимает это движение. Несомненно, они правы, утверждая, что женщина работает больше мужчины, что после рабочего дня ей еще приходится заниматься детьми, домом и т. д.: жизнь ломовой лошади, да и только.

Аборты?

Аборты? Тоже классовый вопрос: если у вас есть деньги, все прекрасно, съездите в Швейцарию или еще куда-нибудь – и готово дело. А если денег у вас нет, зато есть пятеро детей и муж, который не предохраняется, вам придется обратиться к соседке-молочнице, у которой есть знакомая медсестра, у которой есть знакомый… который вас покалечит! Женщина вправе сохранить ребенка, только если очень его хочет. Я считаю, позорно давать жизнь человеческому существу, не желая от всей души сделать его счастливым (если можно поступить иначе). Вы, конечно, не можете быть уверены, что сделаете его счастливым, но можете быть уверены, что приложите для этого все силы. А многие женщины, забеременев, оказываются загнанными в угол.

Вы ведь и манифест подписывали…

Я подписывала манифест об абортах, это было действенно и необходимо.

Что же до этих россказней, что надо освободиться от мужчин и так далее, – ну, знаете! Всегда были и будут мужчины, которые сильнее женщин и обращаются с ними жестоко; но всегда были и будут женщины, перед которыми мужчины ходят на задних лапках и терпят от них любые унижения. Движение за освобождение женщин рассматривает эти проблемы под углом, который кажется мне далеким от реальной действительности. У людей невероятно тяжелая жизнь, а их пытаются убедить, что они, возвращаясь вечером домой, не занимаются любовью, а смотрят телевизор по причинам сексуального плана… Это неправда, они просто вымотаны, вот и все!

Но другие задачи Движения за освобождение женщин представляются вам более серьезными?

Конечно, у этого движения есть вполне насущные задачи, например, равенство в зарплате, пособия на детей. Закон благоприятствует мужчинам, это верно, но в него уже внесены изменения. И еще будут, это несомненно. Моя точка зрения, наверное, отсталая и очень католическая, но я убеждена, что, объединившись против мужчин, женщины вряд ли чего-нибудь добьются. Или добьются только на бумаге, а закон – это еще не все.

Как же тогда нам быть с мужчинами?

С мужчинами надо говорить, надо достучаться до них, чтобы они поняли. Для меня противостояние полов – понятие отжившее. Посмотрите вокруг, взгляните на молодые пары двадцати – двадцати пяти лет: один моет тарелки, другой их расставляет. По крайней мере, в этом смысле проблем, несомненно, уже гораздо меньше.

На самом деле менять надо режим и решать экономические проблемы.

Слушая вас, понимаешь, что единственный императив для вас – свобода. Ваша или чужая?

Я слишком хочу уважения к своей свободе, чтобы не уважать чужую. Равновесие – оно не в отчаянных поисках чего-то другого; не надо хотеть того, чего не имеешь, или сожалеть о том, что имеешь. Не терзаться попусту и принимать жизнь такой, какая она есть.

В общем, равновесие…

О! Я знаю, что значит говорить о равновесии в моем случае: немало людей посмеется и еще больше возмутится. А что значит для многих из них равновесие? Соблюдать во всем меру и быть при этом в высшей степени неуравновешенными. И с успехом делать глупости и выскальзывать из них этакой рыбкой. Для меня равновесие – это ложиться вечером в свою постель без страха и просыпаться в ней утром без уныния. Чтобы твои мысли о себе были в ладу с твоей жизнью. Чтобы сохранялось положение вещей, которое никогда не покажется тебе ужасным.

Вам никогда не кажется, что вы человек немного особенный?

Когда пишешь, это чревато многим. К примеру, необходимым одиночеством. И проистекающей из него потребностью в постоянных переменах. К тому же это порой ослепляет, но о каком-то своем особом месте я и помыслить не могу. Я знаю свое место в том смысле, что занимаю столько-то квадратных метров, что родилась в таком-то году. Я знаю свое место в пространстве и во времени, но своего места в мире не знаю. Я поддерживаю довольно дружеские отношения с самой собой, потому что могу себя выносить, но держу дистанцию, потому что собой не увлечена. Я говорю себе: «Слушай-ка, у тебя встреча в таком-то часу», или: «Бедняжка моя, что-то ты неважно выглядишь», или: «Знаешь, милая, надо бы тебе об этом поразмыслить». Вот и все.

Что для вас значит «мне хорошо»?

В сущности, лучше всего я себя чувствую, когда просыпаюсь в хорошем настроении. И потом, я принимаю все всерьез. Прежде всего – уважение людей, затем – литературу. Да все что угодно, но только не себя.

Вы изменились за двадцать лет?

В двадцать лет я могла совершенно измениться под чьим-то влиянием или открыть нечто для себя через кого-то; теперь – нет, не думаю. Я могу изменить жизнь, быть счастливой или несчастной, но больше не могу изменить череду рефлексов, которая и есть я. Перемены во мне теперь зависят только от меня.