Гапон - Валерий Шубинский Страница 17

Несогласованность различных управлений и отделов накладывалась временами на патриархальную простоту организации (Гапона ведут мимо ящиков с документами государственной важности, и он знает, что в этих ящиках, потому что все это знают!) и низкий моральный и интеллектуальный уровень сотрудников. Сыскная служба была не почетна. В охранку или жандармерию шли чаще всего люди не высшего разбора… Так что неудивительно, что полиции-охранке-жандармерии при всех ее огромных ресурсах не всегда удавалось справиться с набравшимся опыта революционным подпольем.

Хотя, конечно, бывали и в политическом сыскном деле люди действительно незаурядные и субъективно честные. Человек, которого в тот осенний день 1902 года впервые увидел Гапон, был одним из самых честных — и, возможно, самым незаурядным.

«Мы вошли в великолепную приемную комнату, и я был представлен Сергею Васильевичу Зубатову, мужчине около 40 лет, крепко сложенному, с каштановыми волосами, чарующими глазами и простыми манерами…»

Зубатов, сын отставного обер-офицера, управляющего доходным домом, был отчислен из седьмого класса гимназии (по желанию отца, которого бесило изобилие евреев в дружеском окружении сына). Продолжать обучение без аттестата он не мог, устроился канцеляристом в Московское дворянское собрание, а подрабатывал в частной публичной библиотеке подруги своего детства Анны Николаевны Михиной. В то время содержание таких библиотек было респектабельным интеллигентским заработком: считалось, что, давая свои книги почитать за деньги, представители и представительницы образованного сословия не только поддерживают свое благосостояние, но и несут культуру в массы. Вскоре Зубатов (которому было едва за двадцать) женился на Михиной и разделял ее труды уже на правах совладельца библиотеки.

В то время власти, испуганные первомартовским цареубийством и окрыленные последующим разгромом «Народной воли», внесли в список запрещенных книг Дарвина, Маркса, «Что делать?» Чернышевского и еще кое-что из интеллигентского «святого писания». Книги, свободно изданные в прежние годы, никуда, конечно, не девались, они ходили по рукам, но казенные библиотеки их не выдавали, да и многие частные выдавать боялись, а Зубатов с Михиной — нет. В библиотеку стала стекаться масса «передовой молодежи». В какой-то момент (летом 1886 года) этим собранием заинтересовалась полиция. Оказалось, что одна из конспиративных групп, возникших на развалинах «Народной воли», использовала библиотеку на Тверской в качестве явочной квартиры, не ставя о том в известность ее хозяев и «втемную» подставляя их под удар.

Зубатов пришел в ярость и «дал себе клятву бороться впредь всеми силами с этой вредной категорией людей, отвечая на конспирацию контр-конспирацией, зуб за зуб, вышибая клин клином». Полиция тут же предложила молодому человеку способ борьбы с коварными конспираторами: попросту говоря, осведомительство. Сергей Васильевич подумал и согласился.

Несколькими годами раньше Достоевский признавался издателю Суворину, что не рискнул бы донести полиции на террористов, готовящих взрыв Зимнего дворца: испугался бы общественного мнения. Достоевский, уже европейски знаменитый писатель, пожилой человек, убежденный монархист и консерватор! (Причем, как указывают биографы, Федор Михайлович не зря затевал разговор на эту тему: на одной лестничной площадке с его квартирой находилась явка «Народной воли», и писатель мог заподозрить что-то неладное.) А тут — 22-летний юнец, поклонник Писарева и Бокля, «по принципиальным соображениям» идет в полицейские агенты, «секретные сотрудники», осведомители. Что это было: безмерный цинизм или безмерная нравственная независимость? И где граница между вторым и первым?

Зубатов был внедрен к подпольщикам. За год он выдал около двадцати человек, среди которых впоследствии знаменитый этнограф В. Г. Богораз (он еще будет действовать в нашей книге). Зубатов признавал 20 лет спустя, что в это время «имело место два-три случая, очень тяжелых для моего нравственного существа». Можно себе представить. Будем, однако, справедливы: крови на Зубатове-осведомителе нет — никто из выданных им людей не успел совершить ничего такого, за что по имперским законам полагалась бы смертная казнь или даже каторга. Все отправились в ссылку, как правило, не очень далекую. Сам Зубатов рисковал большим: после «разоблачения» его одно время собирались убить. Со своей стороны, полиция сотрудниками не разбрасывалась. Сергею Васильевичу, как и другим людям в таком же положении, предложили официальную штатную службу. Зубатов согласился — теперь у него уже не было выбора. Обратный путь в мир левых интеллигентов был закрыт навсегда.

Сергей Васильевич стал чиновником для особых поручений при Московском охранном отделении. Непосредственно в его ведении была секретная агентура. Способности он проявил чрезвычайные. Множество революционеров он завербовал, склонил к сотрудничеству или по меньшей мере отвратил от антиправительственной деятельности. Этому предшествовали долгие беседы за чашкой чаю. Горячие юнцы и юницы, готовые презрительно противостоять чиновнику-обскуранту, видели вместо него человека «из своих», говорящего одним с ними языком, понимающего, если не разделяющего, их ценности… и терялись. Тех, кто оставлял революцию, больше не преследовали, их дела закрывали. По крайней мере, Зубатов старался закрыть их, поскольку это от него зависело.

Можно было видеть во всем этом мудрость и благородство, а можно — полицейскую хитрость: это уж как посмотреть. В любом случае нельзя судить Зубатова той же меркой, что какого-нибудь офицера Пятого управления КГБ в 1970–1980-е годы (о сталинской эпохе не говоря). Зубатову противостояли не просто инакомыслящие интеллигенты, а молодые террористы, если еще не убийцы, то ученики и поклонники убийц, в лучшем случае — пропагандисты кровавого мятежа.

А каковы были его собственные взгляды? В разные годы он говорил об этом по-разному. Вероятно, откровеннее всего — в письме публицисту В. Л. Бурцеву в 1907 году:

«…Я верил и верю, что правильно понятая монархическая идея может дать все нужное стране при развязанности общественных сил… Какая гарантия того, что, не изжив вполне одной политической идеи, люди не испакостят и другой (демократической, республиканской)? По существу обе идеи равноценны. Не в них, следовательно, дело, а в самих людях».

Другими словами, Зубатов в зрелости стал консерватором не по идеологии, а по инстинкту. Он стремился спасти (модифицировав в рамках существующих институтов) то государство, которое есть, потому что следующее будет не лучше, а путь к нему лежит через кровь и разрушение. Если бы он служил республике, он защищал бы ее от монархистов.

В 1894 году Зубатов стал заместителем начальника Московского охранного отделения, в 1896-м — начальником. Здесь он опять-таки проявил себя как чиновник исключительных способностей. Преобразование всей техники сыска по последнему европейскому слову, подготовка целой гвардии первоклассных филеров… Однако Сергей Васильевич понимал, что только такими методами с революцией не справиться. Уже не справиться.

Год спустя, в 1897 году, он подал на имя московского градоначальника великого князя Сергея Александровича доклад, с которого началась история так называемой «зубатовщины».