Осада - Джейк Хайт Страница 17

За столом замолчали. Наконец заговорил Никколо Гримальди, мягкоречивый старик, известный искусностью в торговых делах.

— Если падет Константинополь, мы потеряем Перу. Наша торговля с Востоком сильно пострадает.

— У нас ничего не останется, мы превратимся в легкую добычу для венецианцев, — согласился Умберто Спинола.

— И что бы вы нам предложили, синьор Джустиниани? — спросил Фрегозо.

— У нас две возможности. Первая: отправить послов к султану и договориться о Пере. Мурад, конечно, неверный, но он человек слова. Однако здоровье его неважное, а я почти ничего не знаю о наследнике престола. К тому же мне неприятно умолять турок о милости. Вместо этого я предлагаю договориться с императором греков. В обмен на торговые уступки мы могли бы послать людей и корабли на подмогу Константинополю. Полагаю, только уверенность в сильной поддержке греков Западом может приостановить турок. Но что бы мы ни решили делать, действовать надо быстро. До сих пор лишь добрая воля Мурада сохраняла мир. Боюсь, долго он не продлится.

Лонго сел на место. Первым отозвался на его речь Спинола, человек чрезвычайно набожный и турок ненавидевший.

— Я согласен с синьором Джустиниани. Мы не должны вступать в переговоры с султаном неверных.

— Красивые слова, — откликнулся Джованни Адорно, круглолицый румяный толстяк с обманчиво добрым, веселым взглядом; человек умный, холодный и безжалостный. — Но вера, синьор Спинола, не мешает вашим торговым агентам договариваться с турецкими военачальниками и приобретать у мусульманских купцов пряности на миллионы сольдо.

— Вы сомневаетесь в моей вере?

— Вовсе нет, — уверил его Адорно полным благожелательности голосом. — Я попросту хотел подчеркнуть: даже самые благочестивые среди нас ведут дела с неверными. От этого зависит самая наша жизнь.

— Тут есть и оборотная сторона, — вставил Лонго. — Сделка с султаном прогневит греков. Нам нельзя рисковать потерей тамошних причалов и складов.

— Именно, — согласился Спинола. — Потому нам следует поддержать Константинополь.

— Простите, пожалуйста, мои сомнения, но во сколько нам это обойдется? — спросил Гримальди. — Содержать войска на таком расстоянии недешево. Я не хочу обанкротить наш город, оплачивая еще не начавшуюся войну.

Многие кивнули — либо ударили кулаками по столу — в знак согласия.

— И если, несмотря на нашу поддержку, Константинополь все равно падет, мы опять же все потеряем.

— Это будет жертвой за веру, — заупрямился Спинола. — Разве мы не христиане и нет у нас долга перед Господом?

— Синьор Спинола, я уверен, никто из нас ничего не забыл, но у нас также долг перед городом и его людьми, — заметил Фрегозо. — Я предлагаю послать гонцов к султану…

— Но синьор! — перебил его Лонго. — Мы не можем бросить Константинополь на произвол судьбы.

— Мы и не бросим, — заверил его Фрегозо. — Мы выясним мнение султана, но официального договора заключать не станем. А императору Константину пообещаем помощь в случае войны.

Итак, дож предлагал не делать вообще ничего.

— Кто за? — спросил Фрегозо.

Ответом ему было сплошное: «Да, да!» Лишь Лонго и Спинола промолчали.

— Решено! — заключил дож. — Дело улажено, и на этом я объявляю заседание закрытым.

Лонго встал и вышел из дворца, не сказав никому ни слова. Решение его не удивило, но он все равно расстроился и разозлился. Лонго услал Тристо и прочих в палаццо, а сам отправился пешком, чтобы ходьбой разогнать злость.

* * *

Уильям стоял в тенистом заулке и видел, как Лонго вышел из дворца и направился пешком к центру города. Уильям тайно последовал за ним. Узкая улица с рядами лавок по бокам была забита толпой. Над головой почти утыкались друг в дружку крытые балконы, оставляя лишь узкую щель для бледного январского солнца. Задрав голову, Уильям заметил, как слуга вынес на балкон ночной горшок и опорожнил прямо на улицу. Он едва успел отскочить, иначе оказался бы в дерьме с ног до головы.

Уильям обернулся и увидел перед собой Лонго. Он замер и покраснел, как рак.

— Сир, я не думал ослушаться. Но мне так захотелось увидеть город — мы же в темноте приехали! Я решил, ну кому будет вред от того, что я в город схожу…

— Я на тебя не сержусь, — прервал его Лонго. — Раз ты уж здесь, займемся тобой. Зайдем на рынок по пути в палаццо, купим тебе что-нибудь из одежды. Твои тряпки едва тебя прикрывают.

Вдвоем они миновали лабиринт узких улочек, вышли к рынку, заполнявшему пьяцца Сан-Джорджо и прилегавшие улицы в нескольких кварталах от порта. По краям площади рядами выстроились палатки, где предлагалось ошеломляющее множество товаров: восточные шелка, индийские специи, редкостные животные, мечи, цветы. У палаток толкалось множество людей, тут и там виднелись знатные, разъезжавшие по городу верхом. Уильям так и встал, разинув рот, глазея на разноцветные здания, окружавшие площадь, на диковинно одетых уличных жонглеров и на всеобщее копошение и суету вокруг. Лонго углубился в толпу, и Уильям, опомнившись, поспешил за ним.

Они остановились у лавки, где продавалась длинными полосами хорошо выделанная кожа и отрезы разнообразных тканей. Лонго оценивающе пощупал кожу, переговорил коротко с торговцем, предложившим Лонго пару длинных кусков для осмотра. Тот кивнул — пойдет — и принялся рассматривать отрез белого хлопка.

— А я думал, мы одежду собираемся покупать, — разочарованно протянул Уильям.

— Мы ее и покупаем: кожаные штаны и белую рубашку. Тристо покажет тебе, как их сшить. А теперь пойдем, перекусим. Ты выглядишь, будто тебя неделю не кормили. Бьюсь об заклад: фиги ты в жизни не ел!

Уильям в жизни ничего чудесней и вкуснее фиги не пробовал. Такая сладкая, будто язык взрывается, но был в ней и странный, тяжеловатый, земляной привкус, перебивавший сладость. Жуя на ходу, оба пошли посмотреть на пожирателя огня, показывавшего свое умение на прилегавшей к площади улочке. Жонглер медленно запихнул горящий меч — целых два фута! — в глотку, так что торчала лишь рукоять. Когда он вытащил меч, лезвие еще горело.

— Как он так может? — поразился Уильям.

Лонго задумался, прожевывая фигу.

— Может, он что-нибудь специальное пьет, глотку защитить. Или его жжет, но он привык выносить боль.

Но Уильям не слушал его больше, глядя не на жонглера, а вдаль, на приближавшегося всадника. Явно знатный и богатый, стройный, тонкокостный, с лицом симпатичным, если бы не постоянная презрительная гримаса. Уильям узнал это лицо — да он бы ни за что его не забыл. Это было лицо Карло Гримальди, предавшего Уильяма и его друзей по команде туркам.

Уильям кинулся, встал перед Карло, крича:

— Это ты, сволочь! Я убью тебя, клянусь, убью!

Конь встал на дыбы, едва не сбросив Карло. Но тот усидел, успокоил коня и глянул на парнишку презрительно.