33 рассказа о китайском полицейском поручике Сорокине - Евгений Анташкевич Страница 17

– Посидите, отдохните, вы же целыми днями на ногах.

Светлана Николаевна помнила, как на неё пахнуло, как будто бы откуда-то издалека, – у мамы была такая мягкая речь и такой взгляд. И она осталась.

Большая комната клуба, зала, была побелена наполовину: на стене напротив окон ещё не было побелки, и из-под штукатурки проступала обрешётка. От этого комната-зала была мрачная, но малярша взяла большую кисть и начала белить. Светлана Николаевна сидела ещё минут двадцать, малярша белила широко, мокрая побелка недолго оставалась серой и в натопленной зале быстро высыхала и белела, и комната на глазах светлела. Всё как было в её родном доме. А Анна Васильевна левой рукой держала жестяную банку с синей краской и рисовала кистью на побелённой стене узкий и длинный узор.

Она стояла на табурете и вела тонкую горизонтальную линию, она загибала эту линию под прямым углом вниз и сразу поворачивала её в ту же сторону, потом поднимала, загибала внутрь, опускала, ещё раз поворачивала уже в обратную сторону, поднимала и вела дальше. Светлана Николаевна помнила уроки рисования и черчения в интернате, но там ученики рисовали прямые линии по линейке, или по обрезу книги, или по краю парты, а Анна Васильевна только передвигала табурет, макала кисть в краску и на глаз вела орнамент по всей длине стены. И было ровно и красиво. Потом она, видимо, устала, подошла к своей напарнице и несколькими округлыми мазками, той же синей краской по ещё непросохшей побелке, нарисовала шарик, как начавший распускаться лепестками бутон, отошла, наклонила голову и стала смотреть. Малярша тоже наклонила голову. Обе смотрели. Светлана Николаевна встала и подошла к ним.

– Хорошо, Анна Васильевна, даже очень, – сказала малярша и глянула на стенку с орнаментом. – И поребрик – хорошо!

– Греческий орнамент? Его хорошо бы по охре, коричневым, но где возьмешь охру, разве тут можно найти?

– Да, Анна Васильевна, и перекрашивать придётся, не уложимся…

– Ничего, – сказала Анна Васильевна, – пусть будет как китайский ко́бальт…

– Пион, – сказала малярша и концом кисти указала на синий полураспустившийся шарик, только что нарисованный Анной Васильевной. – А вам нравится? – обратилась она к Светлане Николаевне.

– Очень! – выдохнула та.

Всё это Светлана Николаевна вспомнила, глядя на букет люпинов в коричневом глиняном глечике на фоне только что протёртого окна.

– Очень, – вслух повторила она, встряхнула и бросила на стол тряпку.

В той комнате-зале она побыла ещё недолго, пришли рабочие, и стало неудобно просто так стоять или сидеть и ничего не делать среди работающей бригады. Тогда она оставила кульки с продуктами, как попросил её заведующий продуктовой лавкой, а его, в свою очередь, бригадир маляров из вольняшек.

Она ещё раз глянула на глечик с люпинами и стала прибираться в кухне.

Постепенно она привыкла к зэкам и ссыльным. Они оказались очень мирными людьми, и было непонятно, почему они враги народа. Она даже попробовала поговорить об этом с мужем, но он только сердито посмотрел на неё и сказал, что это её не касается.

Картошка была хорошая, чистая. Она поставила у печки табурет, на него таз под очистки, а перед этим развернула свёртки Михаила Капитоновича, которые он оставил на столе, сняла с полки тарелку и переложила в неё то, что ещё можно было считать едой. Он очень дорожил любой едой и очень волновался, когда она проводила у него, как он говорил, ревизию. Негодные остатки она снова завернула в газету и сунула в печь.

В избе было пасмурно, и она рядом на печи пристроила керосиновую лампу. Вдруг Михаил Капитонович стал кашлять и захлёбываться. Она распрямилась, отложила нож и картофелину и уже была готова встать и зайти за занавеску, но он замолчал и стал скрипеть пружинами кровати.

«Повернулся, слава богу!» – с облегчением подумала она.

Потом она ещё несколько раз видела Анну Васильевну, та заходила в лавку за покупками и всегда ей улыбалась. Светлане Николаевне хотелось подойти к ней и расспросить её, хотя бы о здоровье, но она знала, что это бесполезно, потому что – какое там здоровье. Она знала, что все женщины-ссыльные и зэчки были больные: её знакомая медсестра в медпункте рассказывала о каких-то страшных болезнях, особенно женских. А Анна Васильевна всегда ей улыбалась, как мама. И так она и не поговорила, а через полтора месяца они уехали на Магадан. Но она успела услышать странные, страшные вещи. Оказалось, что Анна Васильевна – эта… как её… не жена, нет… любовница Колчака. Светлана Николаевна тогда не поняла, как эта женщина, такая добрая и такая светлая, как орнамент, как пион, который она нарисовала на белой стене… могла быть, не важно, как это называется, – любовницей или женой этого кровавого врага советской власти – Колчака. Самого Колчака.

Она снова взялась за картошку. Картошка действительно была хороша: чистая, крупная, ровная, и нож у Михаила Капитоновича был всегда острый. Светлана Николаевна чистила, и на душе у неё было светло. Она почистила первую, встала, взяла кастрюлю, налила в неё воду и булькнула туда картофелину. Она чистила и думала, что надо убраться в доме, но сначала она почистит картошку, а потом дометёт и домоет – она не была тут уже целую неделю.

Всё время с начала календарного лета Михаил Капитонович был на огородах. В Эльгене практически не было мужчин, одни бывшие зэчки, и он помогал им копать землю, сажать картошку, капусту и другие овощи. Эльген был выбран руководством Колымлага потому, что здесь был немного более мягкий, чем на всём Магадане, климат и лето чуть длиннее, поэтому тут была устроена женская зона и построен посёлок для ссыльных женщин, и говорили, что эти овощи шли на подкормку других зон. Михаил Капитонович говорил, что это ерунда, он не помнил в баланде ничего свежего: была мороженая сладкая картошка и исквашенная донельзя, осклизлая капуста и что-то ещё, совсем не с огорода. В Эльгене были свежие овощи, но, видать, это и были те овощи, которые здесь и выращивали. Да и как один Эльген мог обеспечить всё магаданское пространство.

Вторая очищенная картофелина булькнула в кастрюлю.

Анна Васильевна – жена Колчака! Как же такое могло быть? Но медсестра в Енисейске, тоже Света, ссыльная из детей врагов народа, утверждала, что это именно так. Светлана Николаевна слушала её, не верила, но не спорила, куда ей, деревенской девчонке из далёкой алтайской Михайловки. А ссыльная Света была из Маньчжурии. В 45-м году её семью арестовали и отправили в СССР. Свете тогда было пятнадцать лет, и она хорошо всё помнила, а главное, она помнила своих родителей, её отец был старый царский генерал из Оренбурга, и он служил вместе с Колчаком.

Светлана Николаевна отложила нож – от согнутого сидения затекла спина, – она встала, перелила из ведра остатки ухи и вышла.

От избы Михаила Капитоновича речка была недалеко: двадцать метров до дороги и ещё пять от дороги до берега. Светлана Николаевна знала, где Михаил Капитонович ставит мордушу, там был удобный пологий галечный подход к воде, это метрах в пятидесяти вниз по течению, и она пошла туда.