Оренбургский владыка - Валерий Поволяев Страница 17

Люди продолжали барахтаться в черной, хранящей в себе тепло ушедшего дня воде, хрипели, тихо, с тоской матерились, но упрямо продолжали плыть к противоположному берегу Прута. Несколько раз вода заливала Дутову рот, он захлебывался ею, мотал головой протестующе, делал поспешные гребки, стараясь побыстрее одолеть опасное место… Над водой висел кислый дымный запах.

Хоть и казалось, что переправе этой не будет конца, а конец все-таки пришел — под ногами внезапно оказалось твердое дно, оно само поднырнуло снизу под сапоги, бодливо толкнуло человека. Дутов неожиданно испуганно, как в детстве, поджал под себя ноги и лишь потом запоздало, с облегчением понял — он достиг противоположного берега…

Подхватив скатку белья, лежавшую на бревне, он сплюнул воду и выскочил на берег. Скатка была перетянута кожаным ремнем, из-под ремня торчала рукоять пистолета. Войсковой старшина выдернул пистолет, ткнул стволом в черное пространство — ему показалось, что сверху, из кустов, на берег валится человек с винтовкой в руках, призванный убить его. Дутов предупреждающе щелкнул курком, темь в ответ шевельнулась пусто, под порывом ветра зашумели кусты, но никто из неё так и не вывалился.

Дутов поспешно натянул на себя бриджи, с облегчением услышал, как слева в ночи возникло раскатистое «ура», потом этот же крик раздался впереди, и войсковой старшина, натянув на ноги сапоги, проворно рванул вперед. Пешая команда форсировала реку, целя в пустой промежуток противоположного берега, в стык двух батальонов — австрийского и немецкого. В этом месте строчка окопов обрывалась, и можно было легко вгрызться в оборону противника.

В реку с воем всадился еще один вражеский снаряд, окрасил воду мертвенным голубоватым светом, опрокинул плот с людьми. Послышался длинный тоскливый крик. С фланга ударил пулемет, прошелся свинцом по воде. Крик оборвался. Дутов ощутил, как у него задергалась щека, в висках заплескалась боль.

На плоту мог оказаться и он: ему, как командиру пешего дивизиона, предлагали переправу на плоту при полном обмундировании, но он отказался, предпочтя добираться до вражеского берега вплавь, — в плот попасть легче, чем в одинокого, скрытого покровом ночи пловца.

Он пересек гряду кустов, как некий барьер, услышал слева от себя сопение — в темноте барахтались, сцепившись друг с другом, двое, русский и немец, но определить, кто из них где, было невозможно. Дутов подскочил к сопящей куче, наставил на нее пистолет, в следующий миг неожиданно отчетливо увидел голову здорового немца в сбитой набок каске и ловко ударил рукоятью пистолета прямо в оголенное ухо. Немец вскрикнул негромко, выпустил противника, которого уже почти взял за горло.

Дутов ухватил русского за руку:

— Вставай, казак!

Тот покрутил головой, стряхивая с себя песок, достал из-за голенища сапога веревку.

— Этого гада надо связать, иначе убежит, — прохрипел он.

— Еремей, ты, что ли? — изумленно воскликнул Дутов.

— Он самый, ваше высокоблагородие, — хрипя, отозвался казак, — спасибо за выручку. Не то этот боров… Чуть не задавил ведь.

Еремеев накинул на руку немца веревочную петлю, затянул, рывком перевернул пленника лицом вниз, притиснул вторую руку к первой и проворно обмотал их веревкой, связав концы ее узлом.

— Теперь этот сукин сын хрен куда денется, — прохрипел он довольно, помял пальцами грудь. Вгляделся в темноту.

Впереди вновь послышалось негромкое, смятое беспорядочной стрельбой «ура!», следом — матерные выкрики. Дутов заторопился.

— В атаку, в атаку, Еремеев! — подогнал он казака. — Нам еще линию окопов надо взять.

Неподалеку в небо взметнулось синее плоское пламя, осветило лица дрожащей мертвой голубизной, стремительно опало.

На Дутова налетел коренастый круглоголовый австрияк, выскочивший из пулеметного гнезда, вырытого перед самыми окопами, чуть не сбил его с ног и с воплем шарахнулся в сторону — ошалелый, не увидел русского. Дутов прыгнул в темноту следом, догнал австрияка и что было силы долбанул его кулаком по голове. Как кувалдой. Австрияк пискнул жалобно и, упав, покатился по земле. Дутов навалился на него сверху, придавил, тяжело дыша, прохрипел в сторону:

— Еремеев, ты где?

Австрияк зашевелился под ним, Дутов придавил его к земле сильнее, сверху прижав коленом:

— Никшни!

В следующее мгновение из темноты вынырнул Еремеев.

— Тут я, ваше высокоблагородие. Звали?

— Звал. Принимай еще одного, Георгиевский кавалер! Потом перед полковой канцелярией отчитываться будешь.

В нескольких метрах от них завязалась схватка — пешие казаки сцепились с немцами, рванувшими из окопов в контратаку. Раздавались смятые удары прикладов, вскрики, сопение, глухие стоны, ядреный мат, без которого у соотечественников не обходится ни одна драка, вопли на гортанном немецком, почему-то сделавшимся похожим на грузинский язык, сочное шмяканье опрокинутых тел о сырую землю. Дутов бросился в гущу драки, наскочил на здоровенного рыжего, вооруженного двумя тесаками, — он, как мясник, полосовал всё вокруг себя, крякал, бил в одну сторону, дотягивался до цели, потом бил в другую. Увидев офицера, «мясник» кинулся к нему.

Дутов пригнулся, затем сделал стремительное движение вбок, ушел метра на полтора от нападавшего, снизу выстрелил. Пуля всадилась противнику в голову, мигом превратив лицо немца в кусок сырой говядины, тот выронил ножи и распластался на земле.

— Спасибо, ваше высокобродь! — Дутов услышал всхлип.

Внизу на коленях стоял молодой казачонок и прижимал ладонь к окровавленной, порезанной немцем щеке, но Дутов уже не слышал его слов, метнулся дальше, где на маленьком пятачке молотилось сразу несколько человек. С ходу, что было силы, он врезал ногой по лицу унтера, пытавшегося на четвереньках выбраться из схватки, немец охнул, оскалился по-собачьи и, перевернувшись через голову, растянулся на земле.

— За батюшку государя! — громко прокричал Дутов, увлекая за собой казаков, и в следующее мгновение столкнулся с двумя фрицами, обрушившимися на него сразу с обеих сторон.

В одного Дутов в упор разрядил пистолет. Второй с воплем занес над Дутовым винтовку, пнул прикладом пространство — Дутов успел увернуться. Бок у немца оголился, он провопил еще что-то, прыгнул в сторону и направил на войскового старшину плоский длинный штык.

— Рус, сдавайся! — просипел немец.

— Много хочешь, — ответно просипел Дутов, впустую щелкнул бойком пистолета — в обойме попался отсыревший патрон.

— Сдавайся! — немец засмеялся, в темноте по-людоедски плотоядно блеснули зубы.

Дутов вновь впустую щелкнул бойком — и второй патрон, оказалось, отсырел, — виски его сдавило что-то холодное, во рту мигом образовался комок. Сделалось трудно дышать. Немец засмеялся вновь и направил штык противнику в грудь, ткнул — Дутов едва успел отскочить в сторону, острие прошло рядом с плечом. Дутов выстрелил в немца в третий раз — и в третий раз пистолет дал осечку. Это была уже не случайность — это был рок.