Конец XIX века. Власть и народ - Вольдемар Балязин Страница 17

НАЧАЛО ЦАРСТВОВАНИЯ АЛЕКСАНДРА III

2 марта 1881 года в Зимнем дворце

2 марта настал день интронизации (возведения на трон) Александра III. Торжественная церемония, на которой все присутствовавшие были одеты в расшитые золотом парадные мундиры, роскошные платья с украшениями, могла бы казаться кощунственной, если бы не всеобщее горе на лицах и в глазах собравшихся, если бы не плачущие цесаревич и цесаревна. Войдя в Малахитовый зал, Александр и Мария Федоровна двинулись к дворцовой церкви вдоль шпалер придворных, сопровождавших новых самодержцев дружными возгласами: «Верьте нам! Вас любят! Вам служат! Вас защитят!».

Весь молебен присутствующие стояли на коленях, и вместе со всеми стояли на коленях плачущие император и императрица. Трагическая смерть Александра II примирила старую семью покойного с новой. Сигналом к примирению было сердечное объятие цесаревича, когда все они стояли возле еще не остывшего тела царя. Тогда и придворная камарилья, дружно ненавидевшая Долгорукову, должна была хотя бы внешне смириться. Однако среди наиболее ханжеской части двора все еще не забывали то недавнее время, когда, как утверждали ненавистники, Александр хотел короновать княгиню Юрьевскую. При дворе ходили упорные слухи, что он не только перечитал все бумаги, касавшиеся коронации Екатерины I, но и продумывал детали будущего торжества – от собственноручно выполненных им рисунков шлейфов для фрейлин до узоров на коронационной мантии, которую Долгорукова будто бы показывала своим друзьям.

А между тем у нового императора было много неотложных дел: организация похорон, первоочередные государственные дела, подготовка суда над убийцами отца. И все это должно было происходить одновременно. Стоя у гроба покойного, Долгорукова рассказала новому царю о своем недавнем разговоре с его отцом, когда Александр II сказал ей, что если его убьют, то похороны его должны быть по-христиански скромными. Его обрядили в преображенский мундир, на котором не было ни лент, ни орденов, ни медалей.

Но еще до похорон явилось неотложное дело: необходимо было принять решение о том, публиковать или не публиковать последний документ, подписанный покойным накануне смерти. Документ этот был настолько важен, принципиален и многозначен, что Лорис-Меликов подошел с ним к Александру III, когда врачи и слуги еще прибирали тело усопшего. Так как Лорис-Меликову было приказано опубликовать «манифест» о преобразовании Государственного совета в завтрашнем номере «Правительственного вестника», то министру внутренних дел не оставалось ничего иного, как сделать весьма рискованный в этическом отношении шаг, объяснимый только исключительностью создавшейся ситуации. Александр III все понял и однозначно ответил: «Я всегда буду уважать волю отца. Пусть завтра „манифест“ будет опубликован».

Однако после этого молодого императора взяли в осаду собравшиеся в Аничковом дворце консерваторы – еще большие сторонники самодержавия, чем сам царь. После многочасовой дискуссии они сумели доказать ему невозможность, крайнюю несвоевременность и большую опасность публикации этого документа. Психологически момент был выбран весьма удачно: душегубы еще гуляли на свободе, для убитого императора еще сколачивали гроб, а его сын уже шел навстречу чаяниям тех, кто поддерживал, – хотя и в тайне, но душой и сердцем все же поддерживал – убийц отца. Поддавшись мольбам, уговорам и резонам Победоносцева и его единомышленников, Александр, встретившись утром 2 марта с Лорис-Меликовым, настоятельно попросил повременить с публикацией «манифеста» до обсуждения этого вопроса на заседании Государственного совета. Так, в день смерти Александра II, которого потомки по праву назвали «Царем-освободителем», дело всей его жизни было приостановлено его сыном.

2 марта 1881 года в Доме предварительного заключения

Игнатий Гриневицкий, бросивший второй заряд в императора, оказался так близко от него, что смертельно ранил и себя. Он умер в Третьем отделении в окружении врачей, пытавшихся спасти его, через 7 часов после того, как скончался Александр. Труп Гриневицкого предъявляли всем арестованным, кто мог бы опознать его. Предъявили и Андрею Желябову, арестованному за 2 дня до убийства царя, но тот сначала отказался удостоверять личность покойного. Однако потом понял, что должен восстановить «справедливость»: невозможно, чтобы уцелевший при первом взрыве Рысаков (назвавший себя при аресте Глазовым) или погибший Гриневицкий фигурировали на предстоящем процессе, а он, Андрей Желябов, творец всего произошедшего, оставался бы в безвестности. К тому же он не мыслил никого, кто бы мог так же хорошо, как он, выступать на процессе, пропагандируя идеи «Народной воли», и так решительно защищать народ. А так как мертвый Гриневицкий суду уже не подлежал, то мог ли он уступить всероссийскую трибуну какому-то недотепе Рысакову, не сумевшему даже убить императора?

В тюрьме Желябов потребовал чернил и бумаги и написал прокурору судебной палаты: «Если новый государь, получив скипетр из рук революции, намерен держаться в отношении цареубийц старой системы; если Рысакова намерены казнить, было бы вопиющей несправедливостью сохранить жизнь мне, многократно покушавшемуся на жизнь Александра II и не принявшему физического участия в умерщвлении его лишь по глупой случайности. Я требую приобщения себя к делу 1 марта и, если нужно, сделаю уличающие меня разоблачения. Прошу дать ход моему заявлению. Андрей Желябов.

2 марта 1881 г. Дом предварительного заключения.

P. S. Меня беспокоит опасение, что правительство поставит внешнюю законность выше внутренней справедливости, украся корону нового монарха трупом юного героя лишь по недостатку формальных улик против меня. Я протестую против такого исхода всеми силами души моей и требую для себя справедливости. Только трусостью правительства можно было бы объяснить одну виселицу, а не две. Андрей Желябов».

Прокурор, получив это заявление, был настолько поражен, что образовал комиссию, которая составила протокол осмотра столь необычного документа, но все же признала его законность и дала ему ход: Желябов был привлечен по делу об убийстве царя еще до получения других свидетельских показаний.

Заседание Государственного совета и Совета министров

Члены Государственного совета, министры и великие князья, занимавшие высокие посты в администрации и армии, собрались на заседание утром 8 марта. Новый император встречал всех при входе в зал, пожимал им руки (что крайне редко делал его отец) и приглашал занять места за столом, где было поставлено 25 кресел.

Начав заседание, Александр III, сказал, что хотя покойный государь и одобрил записку Лорис-Меликова, но тем не менее считать этот вопрос решенным не следует. Первым получил слово 84-летний граф С. Г. Строганов, заявивший, что путь, предложенный Лорис-Меликовым, «ведет к конституции, которой я не желаю ни для вас, ни для России». Однако выступившие следом выдающиеся сановники решительно не согласились с ним. Председатель Совета министров (совещательного органа при царе) П. А. Валуев, решительный враг террористов, сказал, что «при настоящих обстоятельствах предлагаемая нами мера оказывается в особенности настоятельною и необходимою». Его поддержал генерал Д. А. Милютин, в свою очередь поддержали дядя нового царя генерал-адмирал великий князь Константин Николаевич, государственный контролер Д. М. Сельский, министр юстиции Д. Н. Набоков, председатель департамента законов князь С. Н. Урусов, министр финансов А. А. Абаза. И тогда царь дал слово обер-прокурору Синода К. П. Победоносцеву. Бледный и взволнованный, тот начал речь с того, что дело сводится не только к приглашению людей, хорошо знающих народную жизнь, но и к тому, что в России хотят ввести конституцию, чтобы создать в государстве новую верховную власть, подобную французским Генеральным штатам, которые привели правящую династию на эшафот.