Последний день СССР. Свидетельство очевидца - Андрей Грачёв Страница 17

Горбачев несколько дней молчал, потом выступил перед Верховным Советом, осудив применение насилия и выразив соболезнования семьям погибших. Он собирался поехать на похороны и попросил Яковлева подготовить проект выступления. Поездка не состоялась. Утверждали, что его убедил не ехать один из организаторов вильнюсской спецоперации Крючков под предлогом невозможности обеспечить его безопасность. Яковлев мне говорил, что, по его мнению, Горбачева отговорила от поездки Раиса Максимовна, опасаясь, что жертвой провокации или новой «спецоперации» может стать он сам.

В отличие от Джона Кеннеди, взявшего на себя личную ответственность за провал авантюры в заливе Кочинос, советский президент заявил, что не был в курсе подготовки вильнюсской операции и не давал согласия на ее проведение.

Когда несколько лет спустя я спросил бывшего министра внутренних дел Вадима Бакатина, был ли, по его мнению, Горбачев осведомлен о планах КГБ, он сказал, что Крючков, Язов и Пуго не сообщали Горбачеву о своих подлинных намерениях. «Зная о патологическом отвращении Горбачева ко всему, что связано с насилием, они не сообщили ему, что будет использована армия и в ходе операции могут быть жертвы. Вообще в вопросе о применении силы Горбачев – полная противоположность Ельцину, который может сначала ударить, а после размышлять».

Разумеется, вильнюсская драма вызвала бурные дебаты в советском парламенте. Белорусский писатель Адамович еще накануне, выступая на съезде, предупредил президента: «Михаил Сергеевич, вокруг вас остались только эполеты. Эти люди спровоцируют кровопролитие и вытрут об вас свои руки, запачканные кровью».

Но помимо непосредственных последствий событий в Вильнюсе, повторившихся в аналогичной форме, хотя и без такого количества жертв, в Риге, Горбачеву надо было иметь дело с серьезным осложнением его отношений с оппозицией и ее безусловным лидером Ельциным.

Максимально используя ловушку, в которую попал Горбачев в Вильнюсе, и развивая свое политическое наступление против него, Ельцин отправился в Вильнюс и Таллин во главе «миссии солидарности» российского парламента, призвал к признанию независимости трех прибалтийских республик и потребовал отставки Горбачева, заявив, что страна наблюдает «агонию режима».

Неделю спустя Горбачев, решив внести ясность в свою позицию, выступил с осуждением применения силы против мирного населения. В личном письме Джорджу Бушу, переданном им через нового министра иностранных дел Александра Бессмертных, он написал, что использование силы противоречит его взглядам и операции, подобные вильнюсской, не повторятся.

Примерно в тех же выражениях он объяснил обстановку бывшему американскому президенту Никсону, позднее приехавшему в Москву с «исследовательской миссией», которую ему поручил Буш.

Отвечая на вопросы Никсона относительно событий в прибалтийских республиках и исключения либералов из его окружения, Горбачев сказал: «Вы должны понять мою ситуацию. Радикальные реформы, которые я начал, не только провоцируют сопротивление влиятельных групп, чьи интересы они затрагивают, но и сказываются на положении обычных людей. Я должен это учитывать. Это объясняет тактическую паузу, которую я взял».

Черняев, написавший было в разгар вильнюсских событий Горбачеву заявление об отставке, с облегчением констатировал в своем дневнике, что его шеф не изменил своим принципам и всего лишь предпринял «неуклюжий маневр».

На самом деле вильнюсский «маневр», осложнив отношения президента с его остававшимися союзниками слева, не позволил ему заручиться поддержкой правого фланга. Не испугав никого, провозглашение «сильного режима» вместо того, чтобы обепечить желаемую стабилизацию, привело к обратному результату: перспективе неизбежного выхода прибалтийских республик из СССР.

Что же касается руководителей спецслужб, ответственных за провал операции, выявившей их некомпетентность, они предпочли объяснить ее неудачу «предательством» Горбачева. Президент, по их мнению, проявил «слабость» и неспособность «идти до конца», что, с их точки зрения, означало пролить кровь, чтобы поставить на место лидеров сепаратистов. После произошедшего они пришли к выводу, что не могут положиться на своего главнокомандующего, который «сдаст» свои войска в случае неудачи.

Поскольку в их глазах Горбачев не прошел «испытания» Вильнюсом, оставалось готовиться к другим шагам по спасению Союза без него или нейтрализуя его, если он станет помехой. «Кто-то из нас должен будет уйти», – сказал Крючков своему окружению весной 1991 года…

Александр Яковлев, довольно часто не щадящий своего друга и критикуя Горбачева за колебания и непоследовательность, отмечает в мемуарах, что, «несмотря на неимоверное давление, которое он испытывал в эти годы, он войдет в историю без крови на своих руках».

Выиграть время

Для родившегося в 1931 году Михаила Сергеевича Горбачева каждый год, оканчивающийся на единицу, – круглая дата. Вот и 1991-й – очередной юбилей, праздник для друзей и почитателей. Казалось бы, немало поводов для празднования: всего 60 лет, генсек, президент, да к тому же лауреат Нобелевской премии мира.

Если бы Горбачев был генсеком «как все», можно представить, как бы выглядел его тогдашний юбилей. Пусть и не был бы он нобелевским лауреатом, зато уж наверняка героем соцтруда, и выслушивал бы поздравления в Доме Союзов, а то и в Кремлевском Дворце съездов, принимал бы рапорты трудовых коллективов и пионерских дружин. Любой северокорейский маршал ему позавидовал бы. Юбиляр с интересом прочитал бы собственные воспоминания в «Новом мире», получил бы Ленинскую премию по литературе и стал бы героем телесериала под названием «Дорогой Михаил Сергеевич» или «Повесть о президенте». А там, глядишь, в столице открылся бы Музей подарков Горбачеву.

Ничего этого у Горбачева не было. 1991 год стал для него не просто тяжелым, а, можно сказать, роковым, по крайней мере политически. Этот год начался с драматических событий в еще советской Прибалтике, продолжился августовским путчем и добровольным уходом с поста генсека, а закончился распадом СССР и отставкой с должности президента.

Среди подарков, полученных Горбачевым от своего окружения в день его 60-летия 2 марта 1991 года, были два необычных. Маршал Язов вручил ему саблю в узорных ножнах. Пуго подарил пистолет Макарова (этот подарок позднее обрел символическое значение: после провала путча против Горбачева, в котором он принял участие, Пуго покончил с собой, застрелив перед этим жену из такого же пистолета).

Были ли эти «дары волхвов» попыткой напомнить президенту о его роли главнокомандующего или последним предупреждением перед разрывом отношений? В любом случае своей цели они не достигли. Горбачев упрямо отказывался облачаться в военный китель. И это объяснялось не только его органическим «отвращением» к использованию силы, о котором говорил Бакатин, но и сознательным личным и политическим выбором.

В одной из бесед с ним, пересказанной мне Шахназаровым, Михаил Сергеевич сказал: «Если меня будут продолжать толкать к установлению диктатуры, я предпочту уйти в отставку». Через несколько месяцев в декабре 1991 года он это докажет.