Война за пряности. Жизнь и деяния Афонсу Албукерки, рыцаря Ордена Сантьягу - Вольфганг Акунов Страница 17

Но протестовать и возмущаться было бесполезно. Согласно повелению дома Мануэла в распоряжение Албукерки, остававшегося в аравийских пределах, надлежало предоставить четыреста человек. А затянувшееся плавание, мадагаскарская авантюра, бои с магометанами и тяжелый климат Сокотры значительно поубавили численный состав. Откуда-то было необходимо получить пополнение для восстановления штатной численности. Самым лучшим источником такого пополнения поредевших рядов воинства Албукерки представлялась «Флор ди ла Мар» и девяносто человек ее команды. Признав весомость аргументов, приведенных Албукерки, Жуан ди Нова с мрачным видом подчинился, но с того самого момента затаил на сердце злобу…

Отплытие да Куньи в Индию сделало Албукерки самостоятельным командующим в северной части Индийского океана, между мысом Гвардафуй и Камбеем. Для человека с темпераментом Афонсу было, несомненно, величайшим облегчением перестать, наконец, зависеть от распоряжений и решений другого человека (пусть даже родственника, посвященного им собственноручно в рыцари на поле боя).

Теперь он единолично распоряжался эскадрой из шести кораблей. Но что это были за корабли! То, что они после плавания, продолжавшегося шестнадцать месяцев вместо шести находились в удручающе плохом состоянии, еле держались на плаву, было еще полбеды. Гораздо хуже была острая нехватка всего необходимого. В трюмах больше не осталось ни канатов, ни веревок, ни парусов, не сохранилось почти ни одной неповрежденной бочки для съестных припасов. И какой прок был в арбалетах без болтов ^[40] и пиках с полусгнившими древками?

Не в лучшем состоянии находился и человеческий материал. Из числа пушкарей-канониров остались в живых лишь немногие, их числе мастеров — плотников, бочаров и других — лишь один или два. К тому же половина команды страдала разными болезнями с разной степенью тяжести, будучи не подспорьем, а скорей обузой для своих еще державшихся на ногах товарищей.

Провианта оставалось всего на неделю. Албукерки, более экономный и хозяйственный, чем другие капитаны, еще сохранил на борту своего флагмана небольшой запас сухарей, который теперь распределил равномерно по всем кораблям. После чего задумался, что делать дальше.

Получить помощь на Сокотре дому Афонсу было не от кого, да и негде. Наоборот, Албукерки необходимо было самому заботиться о снабжении гарнизона португальской крепости всем необходимым. Малинди, Мозамбик, как и всякий другой дружественный португальцам город, были отделены от подданных дома Мануэла, как минимум, тысячей миль, а на всех окрестных берегах господствовали враги — арабы, «мавры». Чтобы не умереть голодной смертью, заброшенным, так сказать, музой дальних странствий, на край света португальцам оставалось лишь одно — пытаться прожить за счет этих врагов, что, кстати говоря, означало бы следовать приказу дома Мануэла, захватить у мусульман несколько важных опорных пунктов. Важных опорных пунктов? Тогда почему бы не начать с важнейшего из них — Ормуза, повелителя Персидского залива, контролировавшего невольничьи рынки африканского побережья (да-да, уважаемый читатель, массовым вывозом так называемого «черного дерева» — негров-рабов — из Африки арабские работорговцы занялись намного раньше португальских!) и морской торговый путь из Египта в Индию? Это, разумеется, означало бы вступить в борьбу с совершенно недостаточными силами, но. ведь можно было попытаться ввести «мавров» в заблуждение, создав у них ложное впечатление, будто в распоряжении португальцев гораздо больше сил и средств, чем в действительности.

«Ничто не принесет нам больше пользы, чем великий шум и пышность» — заявил Албукерки своим капитанам. И через несколько дней его шесть каравелл, с раздутыми парусами, пестрея множеством флагов и вымпелов, гордо вошли в гавань Калията ^[41]. К сожалению, они не смогли ознаменовать свое прибытие торжественными трубными звуками, ибо Триштан да Кунья, отправляясь в Индию, забрал с собой все трубы, не оставив Албукерки ни одной. Поэтому пришлось заменить духовую музыку громким пением псалмов. Глотки у лузитанских моряков были луженые, пели они, быть может, и не слишком слаженно, но достаточно громко, чтобы произвести впечатление на местное население.

Калият, окруженный пустынным, без единого деревца, побережьем и голыми горами Аравии, не мог похвастаться особой красотой. Но он занимался активной экспортной торговлей (главным образом — финиками и лошадьми) и обладал превосходным портом. Появление чужеземной эскадры было как гром среди ясного неба. Опасаясь самого худшего, шейх Калията довел до сведения свалившихся ему в буквальном смысле слова на голову «неверных псов», что пришлет двух своих представителей для переговоров.

Умудренный жизнью и долгой службой королю, Афонсу ди Албукерки, понимавший, что «Восток — дело тонкое», умел надлежащим образом обставлять переговоры с сынами Востока. Поскольку по понятиям последних величие и пышность были неразрывно связаны друг с другом, он решил разыграть роль могущественного сатрапа еще более могущественного заморского владыки. «Лопни, но держи фасон!» (как говорят в Одессе). И потому взорам «мавров», поднявшихся на борт флагмана Албукерки — «Сирни» —, предстала картина, вселившая в их души и сердца благоговейное почтение (или почтительное благоговение — как кому больше нравится). Сам португальский флотоводец, облаченный в серый бархат, с подложенной под ноги шелковой подушкой, восседал, под пышным балдахином, как на троне, на самом богато украшенном резьбой кресле, какое только нашлось на борту его флагманского корабля. На груди дома Афонсу сверкала тяжелая золотая шейная цепь, с плеч ниспадала величественными складками мантия красного бархата, с подбивкой из серого шелка. Его обступали полукругом португальские капитаны в блестящем вооружении. Вся палуба, куда ни кинешь взор, была устлана, а борта — увешаны дорогими тканями. Конечно же, вся эта роскошь, нарочито выставленная напоказ, не шла ни в какое сравнение с подлинной, сказочной роскошью Востока. Однако впечатляющая внешность Албукерки заставляла позабыть об этом. Эффект, к которому стремился дом Афонсу, был, вне всякого сомнения, достигнут. Мавры пали ниц перед гордым существом на троне и были готовы припасть поцелуями к его ногам, покоившимся на шелковой подушке, если бы Албукерки, не одобрявший столь преувеличенного выражения почтительности (делая исключение разве что для папы римского — главы католической церкви, «наместника Бога на земле» и «вице-Христа», порою милостиво позволявшего особо избранным овцам своей паствы прикладываться к рубиновому кресту на своей туфле), не запретил им этого.

Очень учтиво и вежливо, но твердо дом Афонсу сообщил арабским посланцам свои пожелания. Он довел до их сведения, что находится на пути в Ормуз, с намерением заключить там договор о мире и дружбе. Пусть же Калият, признающий над собой верховную власть Ормуза, первым из подчиненных Ормузу городов насладится миром с королем Португалии, его защитой и покровительством, в обмен на которые от Калията не потребуется ровным счетом ничего, кроме обычной, весьма умеренной ежегодной дани.