Под грозовыми тучами. На Диком Западе огромного Китая - Александрa Давид-Неэль Страница 16

Я приезжаю в Варшаву вечером. Туристическое агентство, куда я обратилась в Брюсселе, взялось забронировать для нас номера телеграммой. Гостиница, в которую меня направили, оказалась уютной и хорошо отапливаемой, что немаловажно при температуре -20 градусов на улице.

На следующий день я встречаюсь со своими издателями — две мои книги должны на днях выйти в свет на польском языке. Деловые переговоры выводят меня на несколько часов из окутанного туманом мира, в котором я блуждаю с самого отъезда. Я вновь осознаю себя личностью, которую по привычке считаю своим «я»: автором переведенных на разные языки книг, которые вскоре появятся в витринах книжных магазинов Варшавы. Я мысленно представляю эти магазины и тома, и они приобретают реальную форму. Но одно видение не укладывается в моей голове, продолжая оставаться расплывчатым и эфемерным, как мыльный пузырь, летающий в воздухе: Александра Давид-Неэль, которая возвращается в Китай. Как я ни стараюсь уловить и постичь этот образ, он ускользает от меня, как и сменяющие одна другую картины, на фоне которых я совершаю свой путь.

Тибетские буддисты верят, что после смерти тела «сознание» («нам-ше») обычных людей не понимает, что произошло. Сознание покойного, не связанное больше с физической оболочкой, утверждают они, тем не менее продолжает по привычке видеть картины, заполнявшие пространство, в рамках которого оно раньше действовало, а также испытывать прежние ощущения и чувства от восприятия этих картин. Лишь посвященные в тайны жизни и смерти дальновидные созерцатели, сумевшие при жизни разобраться в причинах и механизме возникновения бесчисленных миражей, которые большинство людей считают реальным миром, способны распознать призрачную природу видений post mortem (после смерти (лат.)).

За время своих странствий по тибетской земле мне довелось ознакомиться с учениями лам-мистиков в этой области, сохраняемыми и передаваемыми ими из поколения в поколение в устной форме. В сущности, все они являются эзотерическим толкованием знаменитого произведения «Бардо тёдол» («Бардо» — перен. между смертью и новым рождением (букв.: освобождение через слушание)). — символической книги, «избавляющей от фантастического ирреального мира Бардо тех, кто сумеет ее прочесть». По-видимому, здесь подразумевается: тех, кто сможет понять смысл ее наставлений. И вот я снова принялась воскрешать в памяти учения, услышанные под сводами пещер и хижин непостижимых отшельников. «Как знать, может быть, я уже умерла?» — размышляла я, гуляя по варшавским улицам. Хмурое небо — ни дать ни взять свинцовая крышка, нависшая над самой землей, и пронизывающий, сковывающий меня холод довольно точно соответствовали традиционному представлению о царстве теней. И все же мне следовало до конца убедиться в том, что я покинула этот мир.

Ну, и что же?.. Тибетцы также полагают, что «намше» (способность к осознанию), иными словами, истинное «я», порой отделяется от материальной формы до наступления явной смерти. Как только «намше» покидает плоть, человек фактически «умирает», хотя его тело еще способно какое-то время совершать любые физические и психические действия, свойственные живым. Активность этих «пустых оболочек» обусловлена импульсом, некогда сообщавшимся личности ее жизнедеятельностью — источником энергии. Это явление можно сравнить с гончарным кругом, продолжающим вращаться еще несколько мгновений после того, как нога гончара перестала приводить его в движение. Это традиционное сравнение в Индии и Тибете. Когда наступает смерть — очевидная смерть, — некоторые признаки якобы свидетельствуют, что покойный был лишен «намше». Местные ламы, руководящие погребением, объясняют жителям деревни доступным языком, что усопший «уже был мертв на протяжении двух-трех последних лет». Кроме того, случается, что врачи уклоняются от лечения, считая свои услуги бесполезными, на основании того, что обратившийся к ним пациент «уже умер» несколько месяцев или несколько лет назад. Тибетские эзотерики исповедуют доктрины, грубой пародией на которые являются народные поверья.

Не указывало ли необычное странное состояние, в котором я находилась, на то, что я уже умерла, хотя и продолжала совершать действия, присущие живым?.. Гм! Поверить в это казалось довольно рискованным. Однако… Однако «немало есть на свете, друг Горацио, что и не снилось вашим мудрецам», говорил Гамлет. А я чувствовала в себе пытливый ум этого скандинавского принца, столкнувшегося с неразрешимой загадкой. Разумеется, существует огромное количество явлений, о которых у нас нет ни малейшего представления, явлений, неподвластных нашим органам чувств. Не лежит ли между областью возможного чувственного опыта и сферой, недоступной нашему восприятию, туманная зона неясных мимолетных впечатлений, вызванных необъяснимыми причинами?

С тех пор минуло два с половиной года (сейчас август 1939 г., я заканчиваю эту книгу), и, вспоминая странные ощущения, сопутствовавшие началу моей поездки, я не могу не признать, что они были сродни предчувствиям. Этому путешествию суждено было проходить в условиях, совершенно непохожих на те, которые я ожидала. Китайско-японская война сведет на нет все мои расчеты, увлечет меня на юг, в то время как я предполагала двигаться в северном направлении, и продиктует маршрут, цели которого я по сей день не могу уяснить.

Милая кузина одного из моих польских издателей согласилась быть моим гидом и любезно предложила мне осмотреть Варшаву. В польской столице хватало достопримечательностей. Здесь, как в прошлом году в Праге и Будапеште, следовало бы задержаться на значительно более длительный срок, но я не могла себе это позволить. Мне говорили, что зима в этих краях — неблагоприятная пора для туризма. Я согласна с этим, однако следует признать, что если не скользить взглядом по поверхности бесчисленных вещей, а попытаться отыскать обитающие в них души, то это суровое время года и свинцово-серое небо придают строгому облику польских городов с их тяжелым кровавым прошлым необычайно выразительные черты.

Меня фотографировали в разных местах во всевозможных позах. К подобным знакам внимания быстро привыкаешь. Они настолько укоренились в повседневной жизни и распространяются на столь многих людей, от странствующих монахов до боксеров и убийц, что все давно перестали этим кичиться.

Утром мне предстояло уехать из Варшавы скорым поездом. Не изменяя своим правилам, я прибыла на вокзал задолго до отправления и, поскольку состав в тот день подали с часовым опозданием, смогла вдоволь наглядеться на окружавших меня людей.

В польской столице должны были вскоре построить новый вокзал. В ожидании этого пассажиры ютились в бараках, возведенных среди лесов и открытых всем ветрам. В них было так же холодно, как на улице, и не стояло ни единого обогревателя — администрация железной дороги отказывала своим клиентам даже в этих незначительных удобствах.

Толпа состояла почти исключительно из бедняков — рабочих либо крестьян с неприветливыми, но отнюдь не глупыми лицами, в дешевой, но совсем не потрепанной или нечистой одежде. Большинство из них были с мешками и тюками — громоздкими безобразными вещами, которых в Западной Европе уже не увидишь, разве что в руках сельскохозяйственных рабочих, направляющихся на места своих временных заработков либо возвращающихся домой.