Быть императрицей. Повседневная жизнь на троне - Елена Первушина Страница 16

Утешаюсь разве что возможностью излить все сие перед вами, любезнейшая моя маменька! Но сколько еще у меня на сердце иных, сокровенных мыслей и порывов, производящих в нем моральную лихорадку! Закопчу сей сюжет повторением сказанного вчера в почтовом письме – надеюсь, Небо сжалится надо мной и поможет душе моей обрести покой. Но, даже не считая собственной моей персоны, вояж Императора будет, по моему разумению, совершенно бесполезен – для достижения желательных целей нет надобности ехать так далеко. Русские всегда с сожалением смотрят на его поездки в чужие края. Сие вполне естественно и даже лестно, но зато чувство сие легко переходит в раздражение, подобное досаде влюбленных.

Недовольные, коих всегда и везде предостаточно, пользуются этим, и вот вам всяческие злонамеренные слухи! Надеюсь, конечно, что дело слухами и ограничится, но, на мой взгляд, по возможности и их надобно избегать. Ведь они доходят до ушей Императрицы-матери; недовольные приступают и к Николаю, я же тем временем все вижу, все слышу и терплю, желая только одного – скрыться от всего этого за тысячу лье. Вот, любезная маменька, что ожидает бедное мое я этой осенью и зимой, и в письмах своих я постоянно к сему возвращаюсь, поелику вы желаете прежде всего знать обо всем, ко мне относящемся.

Простите беспорядочность сего письма, я писала его, сама не знаю как. Начала еще вчера вечером, а заканчиваю сегодня в одно из тех невыносимых утр, когда осуждена на столь свойственную мне праздную суету. Вчерашний день я провела в дороге: приехав поутру на Каменный Остров, два часа ждала готовившихся для кого-то из отъезжающих рекомендательных писем, после обеда пришлось ехать в Павловск, откуда возвратилась только к восьми часам, прождав там Императрицу-мать, которая, однако, приехала сюда другой дорогой. Но ведь бежать и спешить – это и есть девиз Императорской Фамилии! Вот так и проходит жизнь, без толку для кого-либо и без удовольствия для самой себя, когда не пользуешься даже теми благами, кои лежат под рукой, а делаешь совершенно противное своим желаниям. ‹…›

23. Царское Село, 18/30 октября 1322 г., 10 с половиною часов утра

Г-н Карамзин ‹…› нарушил вчера весь мой вечер, каковой намеревалась я провести за английским чтением, начатым вместе с г-жей Питт более недели тому назад и каковое до сих пор не могла я еще продолжить. Вместо сего получилось русское чтение, поелику он, по своему обыкновению, принес отрывок из истории, над которой ныне трудится, пока еще не напечатанный. Мы читаем с ним по очереди, но чаще делаю это я – мне нравится читать вслух по-русски ради упражнения в языке. ‹…›

24. Петербург, 26 декабря/7 января 1823 г.

Я чувствую, что для меня многое, очень многое уже безвозвратно кончилось на этом свете, особенно теперь. Временами сие кажется мне жестоким, но стоит только напомнить самой себе, что жизнь дается не для этого света, и тогда все становится совершенно естественным и даже милостивым со стороны Бога, который не допускает меня прицепляться к тому, что не относится до моего предназначения. Да это мне и легче, нежели другим, ведь у меня нет детей!

25. Петербург, суббота, 6/18 апреля 1823 г., 1 час дня

‹…› Эта бедная Александрина часто огорчает меня при виде того поведения, которое ей всегда сходит с рук. Опыт и прожитые годы подсказывают, каковы могут быть от сего следствия. Я лучше других понимаю соблазны и порывы молодости, но знаю и то, что строгости ко мне и моя боязнь осуждения предотвратили немало дурного. Теперь сего нет и в помине: все позволено, все можно, все простительно! А посему, без особых к тому оснований, Александрина дает поводы для всяческих о себе пересудов. Она разрушает ту столь необходимую, особливо у нас, преграду, каковая должна существовать между особами царствующей фамилии. Г-н Карамзин, самый русский из русских, как-то сказал мне: «Я очень люблю свой народ, однако должен признаться, что по своей природе мы дерзки и заносчивы». ‹…›

26. Каменный остров, 27 мая/8 июня 1824 г., вторник, 10 часов вечера

Вы пишете мне о смерти лорда Байрона, любезная маменька, и, конечно, не удивитесь, что она поразила и даже огорчила меня. Всегда печально видеть уход из сего мира того, кто создавал прекрасное в каком бы то ни было роде, и неоспоримо, что лорд Байрон обогатил английскую литературу прекраснейшими творениями.

Именно по сей причине меня всегда вдвойне удручала его безнравственность ^[30], более чем у кого-либо другого! Создавая прекрасное, нельзя не чувствовать, а чувство прекрасного столь близко к добру, что удаление от оного повергает в отчаяние. ‹…›

27. Петербург, 7/19 ноября 1824 г., пятница, 2 с половиною часа

Я пишу вам, любезная маменька, посреди ужасающего бедствия и даже не знаю, уйдет ли завтра мое письмо, поелику теперь мы в Зимнем дворце все равно как на корабле. За несколько часов Нева разлилась через все преграды; уже не видно ни набережных, ни парапетов, и огромные волны разбиваются о стены дворца. Наше поколение не видывало ничего подобного, однако рассказывают, что в 1777 году вода поднималась на целый фут выше, чему, возможно, способствовало меньшее в то время число каналов и набережных. Сегодня утром представилось нам зрелище тягостное и ужасное. Все палубы на кораблях переломаны, барки с сеном загнаны от устья реки выше дворца, а люди на них подвергаются величайшей опасности.

Император снарядил большой баркас, который стоит перед самым дворцом. Я сильно испугалась, как бы чувство человеколюбия не подвигло его самому отправиться в нем! Слава Богу, этого не случилось, но едва люди увидели сей баркас, все оробевшие стали двигаться. Надеюсь все же, что на тех переломанных барках никто не погиб. Мне кажется, уже с час как ветер ослабевает – дай-то Бог! Но мы будем отрезаны и останемся без всяких сообщений до завтрашнего дня. Зрелище всех сих разрушений ужасно, это хуже пожара, поелику против сего нет никакого средства. Когда вода спадет, вид будет еще более удручающий. ‹…›

28. В 7 часов вечера

Слава Богу, вода изрядно спала, и Нева возвратилась в свое русло, однако все вокруг еще затоплено. Ветер не ослабевает, но, благодаря некоторой перемене его направления, уровень воды понизился.

Вследствие всех сих событий Мария и ее братья ^[31] провели ночь у меня. Они приехали между одиннадцатью и полуднем с визитом к великим княжнам, но подъем воды не позволил им уехать обратно: их лошадей пришлось распрячь и отвести в дворцовые коридоры, иначе все они утопли бы. Как видите, дворец превратился в конюшню, судите сами, как высоко поднялась вода! Оказалось все-таки, что она была выше на два дюйма, чем в 1777 году, следственно, это самый высокий со дня основания Петербурга подъем! ^[32] ‹…›