Петр Лещенко. Все, что было. Последнее танго - Вера Лещенко Страница 16

Концертный график был очень плотный, и Кишинев мне довелось увидеть лишь из окна автобуса, о чем очень сожалею. Я не смогла побродить по улицам, по которым ты ходил, единственное, что я смогла сделать, так это найти старые подшивки газет с заметками о твоих концертах. Что касается поиска архивных документов о проживании твоем и твоей семьи в Кишиневе, то меня преследовали сплошные неудачи или пустые обещания чиновников с просьбой зайти через неделю. Единственное, что удалось найти, так это адрес местного краеведа, твоего поклонника Леонида Шкловского, но встретиться с ним не удалось.

Меня очень тепло принимали зрители, но лишь один человек поинтересовался, имею ли я отношение к Петру Лещенко. Подошел он за автографом и так тихонько: «А Петр Лещенко вам кто?» Я, опасаясь отрицательной реакции, к которой успела привыкнуть, не без вызова, ответила: «Муж, а что?» Незнакомец улыбнулся и со словами: «Он мой любимый певец», – ушел. Как часто эти иголки из меня не по делу вылезали, я постоянно ждала подвоха, проверки. Никому не верила. Как я была неправа, Кишинев тебя любит, это «город, помнящий родство». Пока мои любимые одесситы говорили и продолжают говорить о своих намерениях увековечить твою память, кишиневцы к твоему столетию в 1999 году назвали улицу и переулок в районе Рышкановки твоим именем – Petru Lescenco.

Но вернусь в Кишинев декабря 1928 года. В тот свой приезд ты договорился о концертах на осень 1929 года. Первый же концерт в Павильоне был отмечен бессарабской прессой, которая не обошла своим вниманием и другое выступление семейного дуэта Лещенко–Закитт с большим успехом прошедшее в фешенебельном ресторане гостиницы Londra.

Важно, что публика наряду с привычными танцевальными номерами особо отметила прозвучавшие в твоем исполнении цыганские романсы и песни.

Ты стал инициатором двух музыкальных постановок товарищества артистов и любителей лирического искусства Кишинева. Осенью 1929 года состоялась премьера оперы в трех действиях С. Гулак-Артемовского «Запорожец за Дунаем», а весной 1930 года – комедии М. Лысенко «Черноморцы». Оба музыкальных представления через год были показаны в Бухаресте. Ты был режиссером и балетмейстером этих постановок. В афишах значился дважды – как балетмейстер П. Лещенко и как режиссер под псевдонимом П. Мартынович: «Во 2-омъ акте Балетъ съ участиемъ балетмейстера П. Лещенко и Прима-балерины З. Закитъ – артисты парижских театровъ… Режиссеръ П. Мартыновичъ».

Фамилия Мартынович мне была знакома. «Петрушка и Розика – дуэт Мартыновичи» – такая подпись была под картинкой танцующей пары, очень похожей на вас с Закитт. Естественно, я спросила тебя:

– Не знаю, откуда взялась эта фамилия. Кто это такой – Мартынович?

– Ох ты моя незнайка. Работал я когда-то в дуэте с гитаристом Мартыновичем. Когда понадобился псевдоним, вспомнил тот дуэт и взял первое, что на ум пришло. Потом всегда в графе псевдоним писал Мартынович.

– А без псевдонима нельзя было?

– У меня, когда я всерьез стал думать о сцене, была танцевальная программа, но я до конца не определился, с чем выходить на сцену, и не был уверен в успехе, потому решил показать программу под псевдонимом. То была генеральная репетиция. Так появился в двадцатые годы бессарабец Петруччо Мартынович. Потом, когда нужно было, я несколько раз пользовался псевдонимом. Как-то надо было открытки сделать для рекламы нового представления, ну и придумали Петрушку и Розику Мартыновичей. Да и программе название подходило. Родилось такое название легко, а объяснить, как и почему, сложно.

Покойный краевед Леонид Шкловский, еще в советское время собиравший сведения о твоих выступлениях в Кишиневе, сохранил восторженные воспоминания одного из старожилов города, видевших номер Петрушки и Розиты в ресторане Suzanna.

Я могу судить только по более поздним впечатлениям, по рассказам твоих музыкантов. Очень эмоционально описывал вашу лезгинку с кинжалами Жорж Ипсиланти. Зрители, по его словам, сходили с ума. Я представляю тебя и Жени, молодых, красивых, в белых черкесках, вижу зажигательно-сумасшедший танец… Как жаль, что я не видела вас!

Обидными показались мне воспоминания уважаемого Константина Сокольского. Он видел ваш дуэт в кинотеатре «Палладиум», потом не раз встречался и общался с тобой – и не только на концертах. Ему было что сказать, но объективным быть он не смог – ревность к твоему успеху скрывал с трудом. Мне его откровения прислал филофонист из Ростова-на-Дону Михаил Мангушев. Сокольский тепло, по-доброму рассказывает о вас с Закитт как о танцорах, а потом, р-р-раз – дегтя подольет: «Танцы семейного дуэта я увидел впервые весной 1930 года. Закитт, Лещенко и певица Лилиан Фернэ выступали с почти часовой программой в кинотеатре «Палладиум» – заполняли перерыв между сеансами. У Закитт и Лещенко прекрасные костюмы, и в танце они зажигательны, Лещенко особенно хорош в лезгинке с кинжалами, а Закитт была просто неземной в сольных номерах. Пока она переодевалась, вышел Лещенко в цыганском костюме с гитарой – пел песенки. Голос у него был небольшого диапазона, на коротком дыхании, какой может быть у танцоров. Но зрителям не нужен был певец Лещенко, зрители привыкли к танцору, поэтому песни и пение приняты были с пониманием, что надо дать передохнуть Закитт».

Я и потом не раз слышала о твоем «слабом» голосе от Сокольского, признающего, надо отдать ему должное, одновременно твой триумф. Оказывается, возможности твоего голоса не позволяли «покрыть громадное помещение кинозала», но в общем твое «выступление оставляло неплохое впечатление». Мнение Сокольского я слышала, а вот твоего слабого голоса не довелось услышать, хотя мы работали, бывало, не по одному концерту в день, да и с тех пор ты на десяток лет стал старше. Но зритель и в больших залах никогда не страдал: и слышал, и видел, и потом подолгу тебя не отпускал.

К своим 45 годам ты не растерял танцевальных навыков. По-прежнему легко и красиво двигался, любил показать свою знаменитую вертушку, но танцевальные номера уже в программу не включал. Твоя любимая фраза: «Всему свое время. Меру надо всегда знать». Я последовала твоему примеру и на сцену, как только до пенсии добралась, больше не вышла. Только на вечерах памяти о тебе, чтобы низко поклониться тем, кто тебя помнит. И лишь однажды спела… «Любимую». Ты знаешь, когда пела, мне казалось, я слышу тебя. Мы снова пели дуэтом.

О тебе в 1930-е годы я могу говорить только с твоих и чужих слов. Ты пришел к необходимости перемен в сценической жизни, так как после нескольких сольных песенных номеров почувствовал, что зритель тебя принял. Только сам артист может ощутить искренность ответной реакции зала, даже самым талантливым журналистам и критикам это не дано. Тебе нужен был репертуар – этим ты и начал заниматься. Отбирал лучшее из того, что было у тебя на тот момент. Вспоминал, что слышал в детстве, юности. Слушал современные популярные на эстраде того времени песни. У тебя был свой принцип отбора, интуитивный, и ты всегда угадывал, что примет зритель. Ты любил шутливые, игровые песенки, но никогда не был поклонником блатного жанра. Кстати, ты и в речи своей не использовал такую лексику.

Наступило время приятных перемен и в твоей личной жизни. Ты готовился стать отцом. Это обстоятельство ускорило серьезные занятия песенной карьерой. Закитт в ожидании ребенка не смогла выходить на сцену. Жени, естественно, хотела быть поближе к маме и объявила: «Мне лучше рожать в Риге», – другие варианты даже не обсуждались.