Воспоминания розы - Консуэло де Сент-Экзюпери Страница 16

Но как достичь этого согласия?

Мы не хотели регистрировать брак в мэрии, потому что так я бы потеряла ренту, полагавшуюся мне как вдове Гомеса Каррильо.

В воскресенье на мессе Тонио, увидев, что я задумчива, угрюма и даже не хочу причащаться, громко расхохотался прямо в церкви и во весь голос, словно продолжая разговор с самим собой, начатый во время молитвы, которую он, казалось, бормотал с начала службы, произнес:

– Но это же так просто, мы всего лишь обвенчаемся в церкви.

Люди обернулись к нему, но он уже исчез. Я обнаружила его в машине – сняв пиджак, он читал газету.

– Консуэло, я хочу, чтобы нас обвенчал священник, без всякой мэрии, как в старые добрые времена. Я хочу, чтобы мы поженились в церкви, так что, если у нас будут дети, мы будем жить в мире с собой и с законами.

Я рассмеялась:

– Но, Тонио, во Франции сначала нужно зарегистрироваться в мэрии. Это в Андорре или в Испании – я уже не помню где – можно обвенчаться только в церкви.

– Так поедем куда-нибудь. Вы согласны?

– Да, Тонио, это было бы чудесно. Мне не придется менять имя, и с моими делами все будет в порядке. В тот день, когда ты перестанешь меня любить, ты сможешь уехать с моим сердцем в руках, и оно будет освящено…

– А если ты однажды полюбишь другого, ты станешь клятвопреступницей, но я не хочу, чтобы ты уезжала!

Мы поцеловались и пообещали друг другу, что никогда не забудем этой клятвы.

Но однажды появилась его мать, с ног до головы одетая в черное. Она сообщила нам:

– Дети мои, вы поженитесь двадцать второго апреля в мэрии Ниццы, это займет всего несколько минут. Я все устроила. Дайте мне ваши документы, я хочу сегодня же записать вас на определенный час.

– Консуэло, найдите наши документы, – приказал Тонио. – И отдайте их моей матери.

Все было решено, спорить бесполезно…

* * *

Двадцать второго апреля в условленное время мы появились в мэрии Ниццы. Еще несколько минут – и мы станем мужем и женой. Мы с Тонио не сказали друг другу ни слова.

Тогда он писал «Вентилятор». Что-то вроде поэмы, которая начиналась так: «У меня над головой крутится вентилятор – символ неизбежности…» Этот текст Тонио начал еще на корабле, шедшем из Аргентины. Но молодая пума постоянно мешала ему работать. Он поместил ее в ванную комнату, чтобы она отдохнула от клетки, в которой сидела в трюме. И теперь он все еще продолжал корпеть над этими стихами, объясняя мне:

– Консуэло, я еще ни разу не бросил начатое. Я хочу закончить «Вентилятор».

В то же время он написал другие стихи: «Крик из Америки», «Погасшие солнца», которые я когда-нибудь постараюсь собрать и опубликовать.

Пьер д’Агей предложил нам воспользоваться его замком для венчания двадцать третьего апреля. Вот этой свадьбы мы оба желали страстно.

Так что поженились мы в старом замке Агей, расположенном в тихой бухточке. Бывший форт, сопротивляясь капризам времени и мистралю, выдавался далеко в море, как гигантский нос корабля. Огромная терраса, поросшая рододендронами и геранью, была самой красивой палубой, какую я когда-либо видела, она плыла над чистейшей голубизной Средиземного моря. Семейство д’Агей жило замкнуто, избегало светских развлечений, а рыбацкие лодки и моторки приближались к замку не более чем на километр. Несколько веков этот род жил в Агее. Всю ближайшую деревню тоже населяли их близкие и дальние родственники. Я никогда не могла запомнить всех невесток и свекровей сестер д’Агей. Я признательна им за то, что они всегда были любезны и добры к нам обоим. Антуан в некотором роде был их ребенком. Его зять Пьер д’Агей относился к нему как к брату.

Внутреннее убранство замка оказалось очень простым. Огромные каменные залы, вымощенные крепкими плитами, которые не сотрутся на протяжении жизни множества поколений. В день свадьбы моя золовка Диди разослала всем жителям деревни цветы и вино с фермы Агей. Деревня утонула в песнях и веселом смехе…

Моя свекровь позаботилась обо всем. На медовый месяц она подарила нам поездку на остров Поркероль.

Мы приехали из Агея уставшие от празднования свадьбы и бесконечного фотографирования.

– Чистое небо, дивный ветер, – говорил Тонио, словно подбадривая во времена «Аэропосталя» радиста и пилота, вынужденных лететь ночью над огромными просторами Рио-де-Оро, где в случае аварии их могли просто разрезать на куски.

Тонио хотел спать, он не любил объятий, бурных выражений чувств, которые ему пришлось вынести в тот день. Мы вышли из машины, чтобы добраться до причала. Был шторм. Мой летчик, который столь отважно тягался с воздушной стихией, оказался подвержен морской болезни, и это не улучшило его настроения.

В отеле, где мы остановились, все было предусмотрено для новобрачных вроде нас. Но мы задыхались в этой атмосфере. Тонио, как был, в одежде, растянулся на диване. На следующее утро он проснулся с первыми лучами солнца и умолял меня уехать обратно в Мирадор. У него только одно желание, твердил он, закончить «Вентилятор»! Мне было обидно, но он не годился на роль новобрачного.

– Извините, но мне это кажется идиотизмом, – сказал он, имея в виду всех этих молодоженов, которые за завтраком обменивались любезностями после первой брачной ночи.

И, ни слова не сказав родственникам, мы вернулись в свой дом в Мирадоре.

Мы жили в мире и согласии. Я теперь носила другую фамилию, но пока еще не привыкла к ней. Я продолжала подписываться «Вдова Гомеса Каррильо». Тонио рычал на меня и просил забыть Гомеса Каррильо, раз уж он умер. Я не должна больше думать о нем и о его книгах, не должна ездить в Испанию на встречи с его издателями. Даже и сегодня, пятнадцать лет спустя, я так и не написала ни одного делового письма, чтобы воспользоваться деньгами, которые оставил мне великодушный Гомес Каррильо. Мне немного стыдно в этом признаваться, но тогда я была молода, и это единственное мое оправдание. Мой новоиспеченный муж хотел творить и не желал слышать о другом писателе в нашем доме. Я прекрасно его понимала.

Мне казалось, что в Ницце Тонио было одиноко. Он стал грустить. Я подумала, что знакомство с таким человеком, как Метерлинк, большим другом моего первого мужа, пойдет ему на пользу. Метерлинк хранил самые теплые воспоминания о Гомесе Каррильо. Как он примет молодого летчика, сменившего его в Мирадоре?

Я засуетилась, позвонила и написала прелестной Селизетте Метерлинк, которая в пору моего брака с Гомесом Каррильо была мне настоящей подругой. Она тут же пригласила нас в Орламонд, их новое обиталище.

Я отчаянно трусила. Все мы немного боимся людей, которые знали нас когда-то давно. Однако я все-таки повезла Тонио к Метерлинкам.

Но стоило мне только познакомить их, как я расслабилась. Тонио оценили и сочли достойным преемником моего покойного мужа!

Метерлинк предложил ему выпить и даже спустился в подвал за бутылкой выдержанного коньяка. Тонио рассказывал ему о своей жизни, о всякой всячине. Как сейчас я вижу их посреди мраморной залы во дворце Орламонд. Тонио красив, как римский патриций. Почти два метра ростом и при этом легкий, как птица. Он поднимает огромный хрустальный бокал и весело пьет, рассуждая о качестве бумаги, книгах, так как книга из веленевой бумаги только что упала на пол. Старый коньяк подогревает разговор. Тонио покорил, даже очаровал Метерлинка. Я чувствовала себя спасенной. Уверенной в себе.