Александр Абдулов. Хочу остаться легендой - Александр Абдулов Страница 16

У Мейерхольда есть такое высказывание: если критика ругает спектакль, это еще не значит, что спектакль не удался. А если все хвалят, то это не обязательно, что спектакль получился хорошим. Но если вокруг него разгораются жаркие споры — это бесспорное свидетельство того, что работа относится к разряду талантливых. Его слова применимы и к постановкам всех рок-опер в нашем театре, спор о которых не утихает до сих пор. В рок-опере «Звезда и смерть Хоакина Мурьеты» изумительная поэзия Пабло Неруды, прекрасное либретто Павла Грушко, великолепная музыка Алексея Рыбникова и режиссерский талант Марка Захарова, соединившись вместе, позволили создать спектакль искренний, страстный, волнующий, заражающий зрителей своей энергией и идеями. Появление рок-опер в репертуаре театра — не случайность. Нас волновала и волнует проблема зрителя. Для того чтобы он не ушел вперед, необходимо идти в ногу со временем, только в таком случае можно постоянно увеличивать свою аудиторию…

Захаров — это настоящий вожак, режиссер-новатор, органически ненавидящий всякий штамп, застой в творчестве.

Для того чтобы браться за «день сегодняшний», говорить смело и честно о том, что волнует, необходима немалая отвага. Он острее других чувствует современность, серьезно ее исследует, анализирует, сопоставляет, берет под сомнение самые тривиальные истины. В своем творчестве он не идет логичным путем, предпочитая неожиданные решения, крутые повороты.

Вообще, мне повезло и с режиссером, и с актерами, работающими рядом. Пельтцер, Леонов, Янковский, Збруев, Чурикова, Караченцов… Выходя с ними на сцену, я учусь профессии, сценическому мастерству, работоспособности, актерской этике, принципам высокой нравственности, человечности.

В кино мне, к сожалению, не посчастливилось сыграть у моего любимого режиссера Никиты Михалкова. Он очень близок мне как человек. Прежде всего сочетанием романтики и реализма, неистребимой верой в добро, стремлением увеличить человечное в человеке…

Недавно наш театр вернулся из Парижа. Гастроли были продлены на две недели. Это была наша первая встреча с французским зрителем. Поэтому мы особенно отчетливо понимали, что должны с максимальной полнотой, как можно точнее, яснее, полнее, глубже выразить идею, чтобы взволновать каждого, кто увидит спектакль, — каждого! Мы ни на минуту не могли допустить, что кто-то, хоть один человек, пришедший на спектакль, останется равнодушным, что ему будет скучно. Мы бы никогда не простили себе этого: это бы значило, что мы проиграли свою битву, изменили себе, обманули доверие зрителя.

Мы двадцать восемь раз показывали спектакль «"Юнона" и „Авось“», авторы которого — поэт Андрей Вознесенский, композитор Алексей Рыбников — создали потрясающее по силе эмоционального воздействия и гражданского звучания произведение. И в стихах, и в музыке была сделана опора на русский национальный характер, на романтизм души русского человека. Работа над спектаклем потребовала от нас полной самоотдачи, огромных волевых и эмоциональных усилий. Но какое это было счастье…

Откровения тридцатилетнего человека

— У вас в жизни много было интервью?

— Довольно много.

— А охотно на них соглашаетесь?

— Меня не только на интервью, на многое, в том числе и на роли, очень легко уговорить. Я поддаюсь на уговоры, порой попадаю в плохие игры, и это отнюдь не становится гарантией от следующей, совершенно аналогичной ситуации. Такой вот характер.

— И на вопросы отвечаете откровенно?

— А что скрывать? За что я люблю свою жену?

— Или, например, свою популярность…

— Популярность — дело сложное. У меня она не такая высокопробная, как у Евгения Леонова. Настоящая популярность — это, знаете ли, тоже дефицит — когда самые лучшие режиссеры мечтают снять тебя в самых лучших фильмах и телефон от звонков разрывается. А те звонки, которые до шести утра и в трубку сопят — это мура и только раздражает. Но грубить нельзя, иначе до восьми звонить будут. Приходится убеждать, уговаривать, объяснять, что каждый человек имеет право пожить спокойно.

— И вы стремитесь именно к этому?

— Я безумно боюсь, что перестанет звонить телефон. За 12 лет ни разу не был в настоящем отпуске. Однажды мы с Ириной собрались и все-таки поехали. Море, пляж, Болгария! На шестой день я уже не мог найти себе места — так исстрадался. Мне казалось, что в это самое время у меня дома бесперебойно звонит телефон и все киностудии страны хотят видеть на своих площадках именно меня.

— И как вы представляете себе идеальное свое существование?

— Я над этим не думал настолько, чтобы сформулировать. Но вот один ребенок — это была реплика в сценарии, которая в картину не вошла, — сказал, что счастье — когда все так хорошо, так хорошо, и ты думаешь: какое счастье!

— А годы, меж тем, летят. Сколько вам сейчас?

— Годы летят — тридцать два. Кажется, вот только пришел в театр, был самым молодым актером, а прошло уже десять лет. И самые молодые совсем другие. Правда, по запарке Марк Анатольевич Захаров иногда и меня называет молодым.

— Он вас любит?

— Я боюсь гневить Бога. Но знаю точно, что у него я готов пройтись на шестом плане, потому что это — Захаров. Вы видели телефильм «Формула любви»? Разве бы к другому я на такую роль пошел?

— Вы же легко поддаетесь на уговоры.

— А Захарову меня уговаривать не надо, к нему — не задумываясь. Захаров взял меня из института и сразу дал главную роль — в спектакле «В списках не значился». Как я ее любил — роль лейтенанта Плужникова! Сколько вложил в нее и сколько из нее для себя вычерпал! И только недавно нашел в себе силы от роли этой отказаться, потому что поздно мне уже играть девятнадцатилетнего мальчика. И так было тяжело с ним расставаться. С тех пор, когда идет этот спектакль, я не могу войти в зал — больно.

И подумать страшно, что когда-то придется расстаться с «Жестокими играми». Семь лет мы играем этот спектакль. Семь лет — аншлаги. И я не помню двух одинаковых спектаклей. Все потому, что Захаров выстраивает «коридор», в котором должен существовать актер и где можно импровизировать до бесконечности, не уставая и не исчерпываясь. Я живу в этом спектакле, мне не нужно здесь настраиваться и перестраиваться.

— А репетировать с Захаровым, чтобы достичь подобного результата, — тяжело?

— Что вы! Это такое счастье! Он же — динамит! Такого, чтобы пришел, уселся и солидно сказал: «Ну, давайте репетировать», — и быть не может. Он весь горит. И других зажигает. Он него токи во все стороны бегут! Потому и рвется к нам в театр зритель всех возрастов — и старики, и молодежь.

— А вы, лично вы — знаете этих молодых, которые рвутся к вам в театр, это нынешнее молодое поколение?

— Я рос очень самостоятельно. Никогда ни в каком детском саду, ни в каких «продленках» не был. Как многие мальчишки нашей Ферганы. Я вырос на улице. И улицу знаю. Но знаю и другое: разница в три года — и люди говорят уже на разных языках. Иногда попадаешь в новую компанию, видишь незнакомые лица и силишься определить: сколько же им лет? Двадцать? Тридцать? Ни за что не угадаешь!