Донатас Банионис. Волны Океана Соляриса - Ольга Юречко Страница 16

Вспоминаю слова другого человека о фильме: «В картине все удачно сошлось: работа режиссера, оператора, актеров, композитора, художника… Знали, что хотели, добивались своего, оттого фильм и получился».

В 1991 году перестал существовать Советский Союз, Литва обрела независимость, и в литовских учебниках по истории восторжествовала правда о национальной борьбе «лесных братьев», о сложном времени выбора для людей своей судьбы. Правда, которую не в полной мере, но все-таки отважился показать в своем фильме Витаутас Жалакявичус.

– А где снимали фильм?

– В Зервинай. Сейчас на карте посмотрим.

Донатас достал папку с картами и показал на карте, где находилась эта деревня. На юге Литвы, недалеко от города Варены.

– Для фильма искали такую деревню, чтобы не было никаких примет современности.

– По телевизору часто показывали фильм. Я до конца не смотрела. Не выдерживала… переживала, что Вайткус погибает.

«Нужно съездить в Зервинай, сделать фотографии и рассказать ему о том, что сохранилось со времен съемок», – подумала я и высказала свою мысль Донатасу. Он одобрил. На листке бумаги прочертил направление дороги, отметил расположение деревни, ближайших к ней населенных пунктов.

Через два года я осуществила этот замысел. Побывала в Варене у мельницы, там, где снимались эпизоды перестрелки с «лесными братьями», добралась до Зервинай. Она была в пятнадцати километрах от города, в стороне от оживленной автомобильной трассы. Вокруг сплошной лес. Места глухие. Ощущение не из приятных. В деревне, как я узнала, проживали пятьдесят человек, вечером же она выглядела совершенно безлюдной. Сразу у въезда – деревенское кладбище… Я сфотографировала дома, хозяйственные постройки, три деревянных, потемневших от времени креста с изображенными на них распятиями… В безмолвии и в свете заходящего солнца все казалось застывшим, безжизненным… Нашла развилку дорог. Определенно там, чуть выше развилки, снималась финальная сцена с Вайткусом и Оной. Что-то вспоминается… Туман. Вайткус в белой рубашке… Совсем другой человек, освободившийся от страха, счастливый… И вдруг отчаянный крик Оны: «Не надо!»

В момент размышлений о фильме у меня зазвонил мобильный телефон.

– Оля, ты где сейчас?

– Донатас, я в Зервинай.

– Как будешь выбираться оттуда?

– На велосипеде.

– О, Езус Мария!

– Не волнуйся, придумаю что-нибудь. Возвращаться на ночь глядя в Варену я не рискнула. Договорилась с местным жителем, и меня на машине, за небольшую плату, доставили в город. Вместе с велосипедом. Один из сделанных мною фотоснимков и еще две фотографии: эпизода из фильма «Никто не хотел умирать» и момента репетиции роли Вайткуса Донатас поместил в большую рамку. Многие интервью обычно начинались с просьбы рассказать о его работе в этом фильме.

Прочитала, что американские кинокритики считают роль Вайткуса лучшей ролью в советском кино. Жизненно сыграно. И фильм о человеческом выборе. Между жизнью и смертью. Кто знает, что придется когда-нибудь выбирать и нам?

…Что главное в человеке? Думаю, доброта. Мне встречались добрые и бескорыстные люди. Они не боялись, что кто-то воспользуется их доверчивостью и обманет. Доброта их была не избирательна, а всеобъемлюща. Помню, как у меня украли на вокзале деньги. Совершенно посторонний человек купил мне билет на поезд, проводил, еще и сверток с едой положил в руки.

– Забудьте об этом и не переживайте.

– Напишите, пожалуйста, адрес, куда мне выслать деньги.

– Вы мне ничего не должны. Поможете кому-нибудь при случае, – сказал он.

Забудьте? Да я всю жизнь помню его доброту.

Добрым и интеллигентным человеком была моя мама. Не судила людей, никому не завидовала, а тем, кто нуждался в помощи, помогала. «Судить людей – все равно что быть слепым и глухим», – приблизительно так она выразила свою мысль в разговоре на эту тему… Мамина девичья фамилия – Симонова. После развода я хотела поменять свою фамилию на ее, но не нашлись нужные документы для этого. Я и осталась с фамилией чужого для меня человека. Мама хорошо разбиралась в литературе, живописи, привила мне любовь к искусству. «Запомни, станция Бернгардовка, Приютино. Недалеко от Ленинграда. Это моя родина», – сказала мне она как-то после разговоров о ее прошлом. – Может, съездишь туда». Деревня Приютино когда-то принадлежала Олениным. Исторические места. В дворянской усадьбе Олениных бывали Пушкин, Брюлловы, Кипренский, Грибоедов, Мицкевич, Глинка… Современники Оленина называли усадьбу приютом для добрых душ. Здесь Гнедич завершил перевод Илиады, Пушкин читал свою поэму «Руслан и Людмила»… Он так и не сделал предложение дочери Оленина Анне, в ее альбоме остались записи посвященного ей пушкинского стихотворения «Я вас любил».

Отец был человеком жестким. Столкнулись как бы два направления в моем воспитании: прагматичное и противоположное ему. «Спустись с небес на землю. Какие еще театральные институты? Начиталась Поступай в медицинский». Что я ему ответила? По-моему, что никогда об этой профессии не думала и что мне интересны история, литература и искусство. Отец в молодости писал стихи. В доме звучали оперные арии, романсы. Исполнял он их так, что можно было заслушаться. Мог бы связать свою жизнь с творчеством, но выбрал иное, то, что давало, по его мнению, возможность твердо стоять на ногах, в смысле – жить более-менее стабильно. В нашем доме всегда кто-то находил приют. Помню, у нас появилась девочка. У нее умерла мама, и какое-то время девочка жила у нас. Я приревновала ее к матери и исподтишка пыталась выжить. Стыдно до сих пор за свое поведение. Иногда в квартире поселялись целыми семьями. Отец был военным по профессии, и на период получения его неустроенными коллегами жилья мы все так и жили в тесной двушке, не обращая внимания на тесноту. Самым невыносимым для меня делом было сопровождение брата на рыбалку с отцом. Мама не хотела отпускать его со взрослыми, боялась, что увлекутся этой самой ловлей и потеряют ребенка в тайге. Меня определили в няньки. Я не должна была спускать с ребенка глаз, хотя старше его была всего-то на четыре года. Пытаясь проучить его за ябедничество, могла и тумаков ему надавать, но все мои разбирательства раз и навсегда закончились, когда деревянным игрушечным автоматом он дал мне сдачи. Отец тогда не стал выяснять, кто прав, кто виноват, поставил обоих в угол. За проступки нас так и наказывали по старинке, ставили в разные углы комнаты, и, чтобы покинуть свой угол, нужно было попросить у отца и друг у друга прощения. Брат так и делал, после клятвенного заверения в своей невиновности, я же стояла до изнеможения и «папочка, больше не буду» никогда не произносила. Освобождение того, кто ябедничает, казалось мне величайшей несправедливостью.

– Ты любил своих родителей? – спросила я у Донатаса, рассказав ему историю из своего детства.

– Родители есть родители. Отец и мама из крестьянских семей. Отец был человеком амбициозным. Стремился разбогатеть. Верил, что без революции это невозможно… Мы с ним потом на эту тему много спорили. Родители развелись. Мать привела меня, мальчишку, к отцовской квартире, постучала в дверь и тут же убежала… Матери нелегко было поднимать двоих детей. Сестра осталась с ней, а я вот так… Отец женился, и у меня появились мачеха, сестра Ирена. Мачехе я был не нужен. Не жаловался, терпел. Какие-то обиды забыл со временем, но вот тот прокисший суп, которым она пыталась насильно меня накормить, забыть не получается. Я обливался слезами, давясь супом. Отец, увидев мои мучения, тогда не на шутку рассердился на нее.