Разгром Хазарии и другие войны Святослава Храброго - Валерий Шамбаров Страница 16

Что касается семейной жизни, то в некоторых местах еще отмечались групповые браки, как у древних венедов, или следы подобной традиции. Но у большинства славян она сменилась многоженством, «имеяху же по две и три жены». У князей, знати, воинов несколько жен могли дополняться еще и наложницами. И источники того времени разграничивают эти категории. Однако была и возможность перевода из наложниц в жены. Нестор (осуждая), сообщает о брачных обычаях: «устраивали игрища между селениями, и сходились на эти игрища, на пляски и на всякие бесовские песни, и здесь умыкали себе жен». Но умыкали «по сговору».

Правда, многие представления о славянах оказались искажены последующей литературой. Все по той же причине: писатели и историки XIX — XX вв. вместо объективного исследования фактов частенько занимались строительством собственных моделей, какими, по личным авторским представлениям, были люди прошлого, как они должны были жить. Одно из распространенных искажений основывалось на единственной цитате Маврикия о славянках: «Скромность их женщин превышает всякую человеческую природу, так что большинство их считает смерть мужа своей смертью и добровольно удушают себя, не считая пребывание во вдовстве за жизнь». Добавились пару упоминаний о том, как на похоронах знатных русичей умерщвляли женщину. И родилось две сказки.

Одна — о гипертрофированном «целомудрии» славянок. Вторая — о том, как несчастные жены вынуждены были завершать жизненный путь вместе с мужьями. На здравый смысл при этом внимания не обращалось — ведь продолжительность жизни была очень низкой, и если бы все вдовы отправлялись на тот свет со своими супругами, то кто бы стал растить и воспитывать детей? Опровергает такие байки и археология. Парные захоронения единичны и относятся именно к знати. А Ибн-Фадлан и другие авторы, которым доводилось быть свидетелями похорон, указывают, что умерщвлялась отнюдь не жена, а одна из наложниц. В житии св. Северина и некоторых других работах фигурируют вдовы русов. В западных хрониках и наших летописях сплошь и рядом встречаются вдовы славянских языческих князей, живые и здоровые.

У варангов, кстати, старший сын после смерти отца должен был взять в жены своих мачех (всех вдов, кроме собственной матери). У других народов вдов наследовал брат покойного. Существовал и обычай «снохачества». И с точки зрения реалий данной эпохи это было вполне объяснимо. Если мужчина погиб, то кто-то должен был заботиться о защите и прокормлении вдов и сирот. К тому же важнейшей целью человеческой жизни считалось продолжение рода. И если муж по каким-то причинам не смог или не успел осуществить эту задачу, кому следовало взять ее на себя, чтобы род не прервался? Естественно, отцу или брату мужа.

Ну а что касается целомудрия, то древние понятия о нем значительно отличалось от морали последующих эпох. Арабский географ Аль-Бекри писал: «Славянские женщины, вступив однажды в брак, сохраняют супружескую верность. Но если девушка кого-нибудь любит, она идет к нему для удовлетворения своей страсти. И если мужчина, женившись, находит невесту целомудренной, он говорит ей: если бы в тебе было что-нибудь хорошее, ты была бы любима мужчинами и выбрала бы кого-нибудь, кто лишил бы тебя девственности. Затем он ее прогоняет и отказывается от нее». Кстати, подобные традиции бытовали не только у славян, но и у германцев. В сельской местности Германии они сохранялись вплоть до XVIII–XIX в. в виде «пробных ночей». Каждая девушка имела право отдаться всем понравившимся ей парням. За бесчестье это отнюдь не считалось, о свиданиях знала вся деревня, и лишь родители девицы должны были прикидываться неосведомленными. И лишь после того, как она перепробует разные кандидатуры и выберет оптимальную, стороны договаривались о браке.

Конечно же, никак не вяжется с супер-целомудрием и обычай многоженства. Славянок ничуть не смущало, что их суженый делит свое внимание между несколькими «половинами», да еще и приводит пленниц-наложниц. Напротив, каждая супруга гордилась таким положением. Количество жен и наложниц свидетельствовало об общественном положении мужа, его военной доблести. И было показателем мужской силы. А большим женским коллективом было легче выполнять работы по хозяйству. Понятия о «приличии» и «неприличии» в разные времена очень сильно отличаются. И оценивать мораль одной эпохи с точки зрения другой — по крайней мере некорректно.

Допустим, нагота среди славян не представлялась чем-либо пикантным и экстраординарным. Это было естественно и обыденно — если вдруг людям понадобилось искупаться, переодеться. Летний наряд большинства славянок состоял из одной лишь рубахи, надетой на голое тело. Это никого не смущало, просто так было удобнее работать на жаре. А когда приходилось сражаться, женщины наряду с мужчинами часто выходили на бой в мужских штанах, голыми по пояс. В таком виде тела «амазонок» находили у стен Константинополя. Так же, кстати, воевали и германки. В саге «Об Эйрике Рыжем» рассказывающей о путешествии викингов в Америку, при нападении туземцев приготовилась к бою беременная Фрейдис, но когда она встала в ряд с воинами, потирая мечом голую грудь, атакующие в панике бежали, приняв ее за богиню или колдунью. И это тоже не считалось чем-то «неприличным». Гораздо проще смотрели и на сексуальные вопросы. В одном доме жили мужчины нескольких поколений, их жены, наложницы. Кто и от кого там стал бы прятаться? И каким образом? Ибн-Фадлан пишет, что русы, приехавшие на ярмарку, неоднократно совокуплялись со своими женщинами в присутствии друг друга. В их среде это воспринималось как нечто нормальное. Они просто «не замечали», если их товарищу и его даме захотелось удовлетворить свои желания.

Вопрос о верованиях славян будет разобран особо. Но здесь хотелось бы коснуться еще одного крайне неверного штампа, внедрившегося в отечественную науку. О каком-то общемировом «славянском единстве» и «славянском братстве». Впервые эта идея прозвучала в XVII в., а развитие получила в XIX в. в рамках искусственно раздутого учения «панславизма». В XX в. те же теории были подхвачены «пролетарским интернационализмом». И… задним числом перекинуты в прошлое. Рассуждали о едином славянстве, которое потом разделилось на три ветви, западную, восточную и южную. А потом каждая из них раздробилась на племена. Это глубокая ошибка. Выше уже рассматривалось, что славяне в Прибалтике, Прикарпатье, на Дунае формировались из разных этнических субстратов, испытывали далеко не одинаковые внешние воздействия и влияния. И говорить о «славянском единстве» столь же нелепо, как о германском — о «братстве» нынешних немцев, англичан, голландцев…

А уж славян, живших тысячу с лишним лет назад, совершенно безграмотно подгонять к какому-то идеалу «единства». Разными народами были не только чехи и русичи. Не были одним народом и восточнославянские племена. Они являлись отнюдь не «субэтносами», как указывает Гумилев, нарушая собственное определение субэтноса — «таксономические единицы внутри этноса как зримого целого, не нарушающие его единства». Еще не существовало этого «зримого целого» и «единства». И поляне, северяне, древляне, кривичи, вятичи, словене, родимичи являлись разными этносами. Разными народами! Так же, как англы, саксы, бургунды, лангобарды, франки и др. Доказательством служит любопытный археологический эксперимент. Была составлена карта находок украшений различного типа, главным образом височных колец, и сопоставлена с картой расселения славян из «Повести временных лет». Выяснилось, что эти типы украшений четко совпадают с определенными племенными союзами. И нигде не смешиваются! Образуют замкнутые области. Кривичи с полянами и северяне с древлянами вовсе не считали друг друга «братьями». Они осознавали себя другими и отделяли от других.