Вольф Мессинг. Экстрасенс Сталина - Вадим Эрлихман Страница 16

Я попал к товарищу Прокопюку, рябому, косому, но доброму мужику. За его спиной уже топталась кучка отобранных артистов. Я все не мог решиться, какую из своих специальностей назвать. И когда очередь дошла до меня, неожиданно для самого себя выпалил:

— Я телепат!

Товарищ Прокопюк выпучил глаза. Я пытался объяснить ему по-польски, что это такое, и по глупости вставлял научные слова, от чего глаза его еще более округлялись. Тогда из отобранных им артистов вышла миловидная блондинка и стала бойко переводить. Товарищ Прокопюк задумался и велел мне явиться вечером в клубное помещение. А я попросил милую дамочку — ее звали Сима Каниш, она была певицей из еврейской театральной студии в Варшаве — остаться со мной и на скорую руку подготовиться к выступлению. Она была родом из волынского городка Клевани, поэтому и знала русский язык.

Вечером в клубе собралась вся ихняя знать — лекторы, инспекторы и директор Дома культуры с сослуживцами. Хотя я и демонстрировал самую простую программу, но волновался невероятно, потому что понимал — от успеха или неуспеха зависело будущее. Мое волнение передалось и Симе, и я чувствовал, что она дрожит. Но все прошло неплохо: несмотря на долгий перерыв, я ничего не забыл. Я находил предметы, отгадывал, читал сквозь запечатанные конверты адреса и цифры. Зрители глядели во все глаза и только изредка перешептывались. Под конец я совсем обессилел. Сима догадалась подать мне стакан воды.»

Выступление Мессинга произвело большое впечатление — чувствовалось, что партийные чиновники прежде не видели ничего подобного. Правда, секретарь партячейки обвинил его в мистицизме и подрыве марксистской диалектики, но за телепата вступился товарищ Прокопюк, предложивший: «Пусть товарищ Мессинг выступит на показательном концерте, а мы понаблюдаем за реакцией публики. Если его выступление будет успешно и принесет пользу нашему делу — очень хорошо». После концерта, который тоже прошел на ура, Мессинга с агитбригадой отправили в поездку по «освобожденной» Западной Белоруссии. Артисты рассказывали публике, как плохо им жилось в панской Польше, восхваляли советскую власть, а в довершение Мессинг с большим успехом демонстрировал свои «психологические опыты». С ним везде ездила Сима, с которым у телепата, по утверждению Шенфельда, завязался роман: «Впервые я понял, как жалко погряз в одиночестве и как хорошо иметь рядом близкое существо. Симе было уже за тридцать, воспитывалась она без отца, и жизнь ее не очень баловала. Про прошлое и про всякие там обманутые надежды я ее не расспрашивал и только наслаждался ее присутствием. Для меня она была самой умной, самой красивой и желанной. Это, наверное, так поздно ко мне пришла любовь, о которой я, старый дурак, оказывается, даже не имел понятия».

Однако мечтам Мессинга не суждено было сбыться: скоро его вывезли самолетом в Минск, заставили выступить перед руководством Белорусской ССР, а потом дали на подпись договор с Госконцертом, по которому он должен был выступать чуть ли не во всех больших городах Советского Союза: «Москва прикрепила ко мне администратора, который всем заворачивал, а по договору мне была гарантирована самая высокая ставка. Когда я впервые увидел расчетную ведомость, то даже не мог поверить, что это все — мое, и спросил, не ошиблась ли бухгалтерия? Ну что я стану делать с такими тысячами? Но я быстро научился ничему не удивляться. А главное — не показывать своего невежества. Если я чего-то не знал или не понимал, я помалкивал и многозначительно улыбался. Всем хотелось знать, как меня принимали на Западе в столицах и других больших городах, что писала обо мне пресса. Прямо врать я не хотел, а вертел вокруг да около. Да ведь они и не поверили бы, что я до сих пор кроме Польши нигде не был, а с прессой сталкивался, только когда давал свои объявления в газетках». В новых заботах и делах Мессинг совсем забыл о Симе, которая осталась в Белостоке и, должно быть, погибла после начала войны, когда на оккупированных территориях немцы первым делом уничтожали евреев.

Эта романтичная история, будто бы рассказанная в камере ташкентской тюрьмы, мало похожа на правду. Конечно же, в документах не нашлось никаких следов не только несчастной Симы, но и товарища Прокопюка. Да и самому Мессингу не было никакого резона скрывать свои белостокские похождения — а ведь он утверждал, что его советская карьера началась с Бресте и называл своим «крестным отцом» Петра Абрасимова. Этот уроженец Белоруссии, в отличие от мифического Прокопюка, хорошо известен историкам — он участвовал в «освободительном походе» Красной армии, после которого стал заместителем председателя Брестского облисполкома.

Журналист Владимир Кючарьянц передавал рассказ Мессинга: «Первым чиновником, с которым он встретился, стал Петр Абрасимов. Мессинг мысленно заклинал его: «Поверь и помоги мне!» Затем вдруг сказал: «Вы станете послом в большой стране». Так и случилось. Абрасимов не раз занимал должность посла. В ГДР, в Польше, в Японии. «Большой» же страной оказалась Франция. Но тогда Абрасимов, конечно, не принял всерьез пророчество этого странного, испуганного человека. Однако разрешил ему выступать на сценах Белоруссии».

На первый взгляд, предсказание Мессинга выглядит удивительным. Однако в разговоре с Абрасимовым он убедился, что тот знал польский и идиш (по-русски телепат пока еще не говорил), а значит, знал и близкий идишу немецкий, чем могли похвастаться далеко не все советские функционеры. Поэтому он и предрек своему собеседнику карьеру посла, рассудив, что посулить человеку, от которого зависит его судьба, что-нибудь приятное в любом случае не помешает. Он оказался прав: Абрасимов включил его в агитбригаду, занимавшуюся именно тем, о чем писал Шенфельд. Правда, можно было обойтись и без предсказания: Петр Андреевич, выросший среди евреев, относился к ним по-доброму. Уже в 1970-е годы, будучи послом во Франции, он принял у себя евреев-эмигрантов и даже пел с ними песни на идише, что для советского дипломата было отнюдь не типично.

Уже второй раз Мессинг вытянул счастливый билет: сначала он сумел проникнуть в Советский Союз, избежав участи тех несчастных, кого пограничники вернули в Польшу, на верную смерть. Теперь ему попался гуманный и доброжелательный чиновник, который, вместо того чтобы загнать подозрительного телепата куда Макар телят не гонял, выдал ему пропуск в ряды советской артистической элиты. Мессинг вспоминал: «1 Мая (1940 года. — В.Э.) праздновал в Бресте. Вместе со всеми пошел на демонстрацию. Это был очень радостный день в моей жизни. А вскоре после этого меня направили в Минск. Здесь я встретился с Пантелеймоном Кондратьевичем Пономаренко — одним из видных деятелей Советского государства. Я благодарен судьбе за встречу с этим человеком, которому я очень многим обязан».

Пантелеймон Пономаренко, украинец с Кубани, с 1938 по 1947 год занимал пост Первого секретаря ЦК компартии Белоруссии, в годы войны руководил здесь партизанским движением и одно время даже рассматривался как преемник Сталина в роли советского вождя. Человеком он был жестким, беспощадным к подлинным и мнимым врагам и к тому же убежденным антисемитом. Однако, как ни странно, Мессинг добился его поддержки — и благодаря этому получил третий счастливый билет. Возможно, Пономаренко решил, что выступления Мессинга могут отвлечь трудящихся от все более тревожной обстановки на границах, чреватой войной. Или рассчитывал с их помощью выгоднее представить в Москве и других городах культуру руководимой им Белоруссии. Во всяком случае, именно он обеспечил телепату всесоюзные гастроли и тем самым спас его. Если бы Мессинг остался в Бресте или даже в Минске, он почти наверняка разделил бы участь большинства белорусских евреев, которые не успели эвакуироваться в первые дни войны и были безжалостно убиты гитлеровцами.