Записки футбольного комментатора - Георгий Черданцев Страница 16

Наконец, вдали вырастает из песка стадион имени СМ, а перед ним — сам СМ в виде памятника. В Ленинграде Кирова любили, потому, наверное, что он ходил по улицам сам, без охраны (то есть, не выставлял ее напоказ), и запросто заходил в гости к горожанам, особенно к горожанкам. Слава ходока гремела за ним до того, что когда жена возвращалась домой с очевидными признаками адюльтера, муж только тревожно спрашивал: «Не Миронович?» — и, получив отрицательный ответ, облегченно выдыхал. Собственно, Кирова так и звали — Сергей Немиронович.

Прежний стадион был очень красив, вспоминал Ленинград мой отец, где он, а потом и я проводили время в школьные каникулы, особенно, если бы стадион был сооружением, предназначенным для вечности, как памятник, а не для футбольной суеты, которая возникала всякий раз, когда играл «Зенит». Дело было в геометрии, потому что стадион снаружи и внутри был не овальным как, например, «Лужники», а совершенно круглым, при этом поле, естественно, осталось как и положено, прямоугольным, поэтому ближе всего оно подходило к тем трибунам, что были за воротами, а если смотреть сбоку — получалось далеко. Трибуны поэтому не назывались по сторонам света — какие же стороны у окружности, и где сидеть, решительно было все равно. Видно было плохо, отчего игра «Зенита» окутывалась романтической дымкой.

Впрочем, говорил отец, кое-что было и от футбола настоящего. «Зенит» был средней командой без излишеств, и с такой же игрой, где главными становились футболисты, пусть даже самые обычные, но было за что их запомнить. Вот, например, вратарь Лазунов — всегда растопыривал руки, когда били в упор (а в упор-то били часто). Отцу это казалось дурным тоном, так как тогда еще не было вратарей, игравших как хоккейные (не хватало фактуры). Было, впрочем, одно исключение — вратарь команды «Адмиралтеец» Шехтель. Этот самый «Адмиралтеец» был в классе А всего несколько лет, потом был упразднен, но Шехтеля отец запомнил — он был такой, как многие вратари 70-х, когда (уже) требовалось быть косой саженью, но прыгать эта сажень еще не научилась. Папа даже запомнил эпизод: Шехтель вываливался из ворот, пытаясь перехватить мяч, и это было не прыжком, а катастрофой, так как игроки, у которых были семьи, просто разбегались. Ну а почему растопыривал руки Лазунов, отец понял, когда его поставили в ворота гандбольной команды. Теперь, когда по воротам бьют гораздо сильнее, это как рукой — за мячом все равно не прыгнешь, слишком быстро летит, так только и остается, что растопыриваться, главное, быстро.

Словом, вспоминал отец, Лазунов был первопроходцем, да и зрителям нравилось, что он действовал в измерении отрицательных чисел: напропускает за игру сколько нельзя, и вдруг, растопырив руки, берет совершенно невероятный мяч после удара из вратарской, честно стоя на ленточке. Тогда ведь за этим-то и ходили на футбол.

Далее, левый защитник Данилов — сама надежность. Все знали, что он долго с мячом играть не будет, смотреть на это было бы мучительно. Но в том-то и дело, что он и сам это понимал, и был бы, как считает отец, хорошим защитником и по нынешним меркам. Правда, когда в Москве играли с Бразилией, и сам Пеле приехал и даже забил целых два мяча, папа жил с бабушкой на съемной даче под Ленинградом. Смотрел эту игру со всем семейством хозяйки, и при счете 3:0 в пользу Бразилии появилась она сама, ей сказали счет, и тут хозяйка услышала фамилию Данилов: «Это какой Данилов, тот, что у нас играет? Ну так что же вы хотите», — и ушла.

Далее пара полузащитников Дергачев — Завидонов. Это была очень типичная и даже обязательная для тех лет пара — один ведет игру (Дергачев), а другой «выжигает», как теперь принято писать (Завидонов) и (или) персонально играет против лучшего полусреднего соперника. Например, в сборной СССР выжигал Войнов (чуть раньше — Парамонов), а вел игру Нетто. От выжигающего еще требовался сильный удар с дальней дистанции, для ведущего игру это было желательно, но не обязательно. Такое же примерно разделение труда предполагалось и для двух полусредних: в Торпедо, например, выжигал Батанов, а вел игру Иванов. То есть как минимум два игрока прессинговали соперника — один на чужой, другой на своей половине поля. Собственно, объяснял, как обычно, научно мне отец, вся разница в геометрии игры сводилась к тому, что если описать вокруг каждого игрока окружность (чаще эллипс), в которой он в основном играет, то окружности получаются гораздо меньшего радиуса и либо вовсе не пересекаются, как у тогдашних англичан, либо пересекаются в области, которая гораздо меньше радиуса окружностей (эллипсов). Никакого дубль-вэ, конечно, и в помине не было. Игра была гораздо ближе к современным схемам, чем принято считать.

По телевизору Дергачев и Завидонов выглядели одинаково, различаясь только талантом. Дергачев делал так: вел себе мяч, очень лениво, отпускал мяч, и когда защитник собирался его отобрать, Дергачев делал очень аккуратный подкат спереди — выставлял ногу и ставил ее на пятку, прижимая мяч подошвой к земле. Защитник, от большого разбега и энтузиазма, об этот мяч спотыкался и падал, а Дергачев, даже не очень спеша, вставал и продолжал вести мяч. Такой прием отец потом увидел в исполнении защитников сборной Бразилии в 74-м.

В нападении играл Лев Бурчалкин. Он очень быстро бегал и нравился зрителям тем же, чем нравятся такие игроки английским болельщикам — мол, даром хлеб не ест, плюс чудно звучащая для русского уха фамилия. Когда он оказывался там где нужно, тут же получал пас от Дергачева и забивал.

Завидонов — совсем другое дело, он не был всерьез талантлив, за что и любим Ленинградом, и в сборную брали (Дергачева — ни-ни). В товарищеском матче с «Сантосом» в Бразилии за Олимпийскую сборную СССР его поставили держать Пеле. Бразильцы боялись, что Завидонов его сломает, но он сыграл без скандала и хорошо — Пеле все-таки забил, но после ошибки не Завидонова, а вратаря Котрикадзе…

Вообще в истории ленинградского футбола ничего нельзя понять, подчеркивал мой отец, если не вспомнить, что Ленинградом и областью управлял тогда товарищ Романов, который вел себя как удельный князь, в общем-то, к удовольствию большинства горожан, потому что он правил по принципу — ну да, Москва, но и мы тоже. Это самое «и мы тоже», до боли знакомое, и было мировоззрением среднего ленинградца. Вот где корни «москалей» в отношении, скажем, спартаковских болельщиков, и много еще чего. «Ну как ты думаешь, — спрашивал меня отец, — почему в ленинградском метро буква М синяя? Конечно, по особому распоряжению Романова — потому что в Москве красная, а у нас будет синяя, потому что и мы тоже». Такое вполне прощалось и даже поощрялось, вспоминал дальше мой папа, надо же к празднику позабавиться, но удельный князь не должен был забывать, что он удельный, а не великий. Однажды Романов все-таки вообразил себя великим князем, устроив в Эрмитаже свадьбу для своей дочери, где пьяные гости побили исторические сервизы. Вот тут директор Эрмитажа не выдержал и поехал бить челом в Москву, с тех пор карьера Романова пошла на убыль. Это с одной стороны, а с другой — город (тот же Романов) выпускал посвященные Зениту буклеты с портретами и характеристиками всех игроков, никому, кроме ленинградцев, не интересных. Наверное, буклеты были и в Москве, отец этого просто не помнил, но только в Ленинграде они были в доме у каждого болельщика, например у брата моей бабушки, который был большим любителем футбола, и как многие ленинградцы того времени болел за две команды: за «Спартак» и за «Зенит», и когда я спрашивал, как же так можно — болеть за две команды, дядя Саша отвечал, ну а что «Зенит», разве от него дождешься чего-то хорошего? (Это было до чемпионства 1984 года). Действительно, большого спортивного интереса ходить на игры Зенита не было, ходили, болели и покупали буклеты потому, что это была своя, уютная, домашняя команда.