Сын сатрапа - Анри Труайя Страница 16

Я с радостью потанцевал бы с ней еще несколько минут. Однако она уже повернулась к Никите. Я находил, что рядом с ним она вела себя крайне непринужденно. Было что-то, думалось мне, неприличное в мерных колебаниях ее бедер, в вызывающих движениях живота, что со мной она танцевала не так. Конечно, она вела себя более свободно с Никитой, чем со мной, потому что лучше знала его. Я, как там ни говори, был чужим в этой семье.

Без чего-то пять нас прервал приход Анатолия. Иногда он возвращался так, без предупреждения, в Париж из своих поездок по провинции. Его неиссякаемая радость давала повод думать, что он с утра до вечера только и делал, что пил то престижное шампанское, которое должен был продавать. Поцеловавшись с дорогим гостем, Лили перешла от деверя к мужу. Смотря на них, я мог оценить разницу между женщиной, которая танцует ради собственного удовольствия, как если бы танцевала перед зеркалом, и той, которая хочет разжечь желание мужчины. Со мной, с Никитой это было развлечением; с Анатолием – чем-то серьезным. Прижавшись к нему, она извивалась, растворялась в глазах своего партнера, приоткрывала губы, ловя его дыхание, как будто бы ей не хватало собственного. И Анатолий отвечал с тем же увлечением на призывы игры. Их ритмичные прикосновения возбуждали меня и в то же время были мне неприятны. Я не мог отвести от них взгляда и презирал себя за то, что не мог оторваться от вызывающей игры взрослых. Никита тоже, казалось, был раздражен этим выплясыванием брата и невестки. Они сменили пластинку. Я с облегчением вздохнул, когда увидел, как они поцеловались. Мне думалось, что это был конец их забав. Однако Лили пошла за другими пластинками, стоявшими в дискотеке. В то время, как она выбирала, читая этикетки, Анатолий спросил у нее, как поживает наш «Сын сатрапа».

– Продвигается с грехом пополам! – ответила она.

– Ну и как, прилично?

– Небезинтересно… – произнесла Лили с неопределенным, недовольным выражением лица. – Кроме того, их никто не гонит! У них есть время!..

Анатолий в ответ произнес каламбур о «Сыне сатрапа» и грязной болезни, которая «с’атрап» [9]. Лили расхохоталась и повисла у него на руке. Я был оскорблен идиотским высказыванием Анатолия, как если бы он плюнул на картину в музее. Я не понимал, что Лили и даже Никите эта гнусная шутка понравилась. Не были ли они той же породы, что и этот дурак, тогда как я думал, что они близки мне? Лили станцевала еще один фокстрот и танго с мужем. Потом вдруг они заторопились уходить. Можно было подумать, что забыли о важной встрече. Им явно не терпелось вернуться к себе домой. И вряд ли для того, чтобы еще потанцевать.

После того, как они с подозрительной поспешностью исчезли, Никита и я поднялись в комнату. Привычная писанина ждала нас на столе. Никита безразлично полистал ее и спросил:

– Ты нашел что-нибудь новое для книги?

– Нет. А ты?

– Я тоже. Мне кажется, что наш «Сатрап» как-то странно хромает!

Я посмотрел ему прямо в глаза, с вызовом и задал вопрос, который волновал меня уже три недели:

– Скажи честно. Ты хотел бы все бросить?

– Нет, нет, – пробормотал Никита. – Но, как говорит Лили, у нас есть время…

– Ты слишком слушаешь Лили!

– Да. Это тебя смущает?

– Да нет, – уверил я вяло.

– Она дает хорошие советы, знаешь, – продолжил он.

– Твой брат тоже дает хорошие советы!

– Нет, он дурак! – проворчал Никита.

– Как бы там ни было, – сказал я с иронией в голосе, – но если Лили ничего не подсказала нам для «Сына сатрапа», то научит нас танцевать…

Не понимая, смеюсь я над ним и его невесткой или говорю искренне, он недовольно заметил:

– Ну да, впрочем, она права. В нашем возрасте нужно обязательно уметь танцевать.

– Все умеют танцевать, – возразил я, – но немногие умеют писать! А мы оба, как мне кажется, никогда не сможем ни танцевать, ни писать!

При этих словах Никита пришел в необъяснимую ярость. На кого он разозлился – то ли на меня, то ли на своего сводного брата, то ли на Лили? Не владея собой, с перекошенным ртом он заорал:

– Тебе что надо, старик? Ты чем-то недоволен?

– Да нет, – сказал я, не растерявшись. – Мне кажется, что наша история не клеится… Можно подумать, что это так трудно…

– Это случается со всеми писателями… Даже мама иногда говорит, что у нее больше нет вдохновения…

Он смягчился. Мы снова сели за нашу едва тлевшую рукопись. И задумались над своей юношеской беспомощностью. С пером в руках, забыв обо всем на свете, я будто со стороны наблюдал за тем, как в моем воображении боролись герои, которых мы выдумали, с людьми из нашего окружения; вымысел с жизнью; сочинение с танцем; сын сатрапа с Лили. Кто возьмет верх? Я не мог ответить на этот вопрос. Да, впрочем, он меня уже больше и не занимал. Меня завораживала белая страница. Странно, но мне показалось, что именно она решит, когда придет время, должен ли я стать писателем, на что я безумно надеялся, или же босяком, чего не переставал отчаянно бояться. Чтобы прервать молчание, мы обсудили события, которые произошли в наших лицеях. Сами того не желая, поблуждав среди взрослых, имеющих настоящую профессию людей, мы вернулись на свои места за школьными партами.

На следующей неделе я заставил себя перечитать последние страницы «Сына сатрапа», чтобы вновь погрузиться в его атмосферу. Меня смутила одна фраза из сцены, придуманной Никитой. Рассказывая о встрече наших героев – Часса и его невесты, – он писал: «Он пожирал ее поцелуями, а она возвращала ему в сто крат больше». Формулировка показалась мне неудачной и даже смешной. Это соревнование в поцелуях заставит, наверное, смеяться искушенных читателей? Я не мог ответить на этот вопрос по незнанию и подождал нашей обычной встречи в воскресенье, чтобы поговорить о нем с Никитой. Он удивился моему сомнению:

– Что тебя раздражает в этой фразе? – спросил он.

– Я считаю, что она глупая!

– Сам ты глупый, старик! – воскликнул он. – То, что я написал, как раз и происходит в жизни.

Он произнес это с тем прилежным и в то же время возбужденным выражением лица, как на уроке танца с Лили. Сознавая, что не имею никакого права на спор в области любовных отношений, я не стал настаивать. Однако поверил ему не до конца. По возвращении домой мне захотелось услышать мнение брата о пассаже, ставшем предметом наших споров. Шура, хотя и был ученым, имел в свои шестнадцать с половиной лет в моих глазах гораздо более высокий в этом деле по сравнению с моим авторитет. Прочитав текст Никиты, он ухмыльнулся:

– Ну и что? Все, как в жизни!

– А ты не считаешь, что это несколько преувеличено – «стократные» поцелуи?

– Конечно нет! Он должен был бы еще добавить!