Заговор, которого не было... - Георгий Миронов Страница 16

«Он не мог оставаться в партии...»

В чем причина привлечения еще в 1921 г. (значительно раньше репрессий против старых большевиков, не шагав­ших в ногу со Сталиным и помнивших, кто действительно создавал партию и руководил ею в подполье) к делу «анти­советчика» Таганцева бывшего большевика М. М. Тихвин­ского? Ведь теперь мы хорошо знаем, что «обязательных» людей в «деле» не было — все случайные, и без любого могли бы обойтись. Могли бы спокойно оправдать поэта Н. Гумилева, если бы хоть немного понимали его истинное значение и место в русской культуре, могли бы не подво­дить под расстрел милую молодую дворяночку Ниночку Скарятину — ясно же было, что никакая она не шпионка, могли бы не арестовать и профессора М. Тихвинского — никаких обвинений, подтвержденных фактами, в деле нет... Но Н. Гумилев — дворянин и офицер, Ниночка Скарятина — дворянка. А недоверие к Тихвинскому, вероятно, из-за личного дворянства поповича? Неужели нельзя было простить этот недостаток биографии старому большевику? Парадокс, однако ж, в том, что к моменту ареста Михаил Михайлович уже не был большевиком. В противовес наду­манной концепции В. Д. Бонч-Бруевича, не строил Миха­ил Тихвинский свою биографию во имя карьеры, напро­тив — постоянно жертвовал карьерой во имя чистой био­графии, своих, иногда и ошибочных (не вызывает сегодня восторга его участие в подготовке терактов в годы револю­ции 1905—1907 гг.), но всегда искренних взглядов, воззре­ний. Свет на ситуацию проливают воспоминания генерал- лейтенанта русской армии, профессора Артиллерийской академии, академика с 1916 по 1936 г., «невозвращенца» В. Н. Ипатьева (в звании академика АН СССР он был вос­становлен в 1990 г.). Вот что пишет этот человек необычай­но странной судьбы:

«М. М. Тихвинский был ранее большевиком, был хоро­шо известен Ленину и принимал участие как химик даже в изготовлении взрывчатых веществ для снаряжения бомб. Но, вероятно, под влиянием насильственных действий ЧК он не мог оставаться в партии и возвратил свой билет. Я не раз беседовал с ним на эту тему и отлично понимал причи­ну его ухода из партии». Сдавать «большевистский билет» у нас всегда было, мягко говоря, небезопасно. В «Незабыва­емом 1921» это было просто смертельно опасно. Перестав­ший быть «старым большевиком», профессор Тихвинский оставался совершенно не защищенным от произвола пет­роградских чекистов, явно не питавших симпатий к про­фессору, относившемуся к их деятельности с брезгливос­тью русского интеллигента. Да и можно ли было ждать иного поступка от Михаила Тихвинского, подававшего прошения об отставке по куда менее серьезным поводам?! Традиционно фрондерски настроены были русские интел­лигенты по отношению к власти всегда. Раньше — против царской власти, теперь — против большевистской. Только не учитывали поначалу, что царская власть за фрондерство журила, на худой конец — накладывала «запрет на профес­сию». А большевистская — расстреливала, на худой ко­нец — ссылала и сажала на долгие годы в концлагеря. Если вы не понимаете разницы, то, как говорится, примите мои соболезнования.

Сдав партийный билет, разочаровавшись в большевист­ской романтике, обернувшейся «красным террором», Ми­хаил Тихвинский подписал свой будущий смертный при­говор. Якову Агранову оставались пустяки — выбить из к тому времени действительно потерявшего здоровье вслед­ствие занятий с химикалиями в подпольных большевистс­ких лабораториях профессора признание в шпионаже в пользу капиталистической акулы Нобеля...

Но вернемся ненадолго вновь в годы первой российс­кой революции, когда идеи социального равенства, свет­лого коммунистического будущего, необходимости борь­бы с кровавыми сатрапами царизма еще грели сердце молодого ученого. В книге «Первая боевая организация большевиков» (1905—1907 гг.) уже цитированный нами В. Богомолов вспоминает:

«Во второй половине ноября (1905 г.) в Москву из Пите­ра приехал и явился ко мне на явку профессор-химик М. М. («Эллипс»), который доставил мне партию бикфор­дова шнура и около 2 кг гремуче-ртутных детонаторов от Военно-технической группы и по поручению этой группы сообщил мне рецепт приготовления взрывчатого веще­ства, изобретенного им, — «панкластика» (как заметил, на­верное, читатель, в написании изобретенного Тихвинским вещества встречаются разночтения. — Авт.) (смесь берто­летовой соли с керосином). В дальнейшем это вещество именовалось в нашей практике «панкластик марки дубль М», по начальным буквам имени и отчества «Эллипса». И далее в воспоминаниях старых большевиков с симпатией описывается талантливый изобретатель, встречи с ним на квартире М. Ф. Андреевой, на Воздвиженке, 4, где она жила с М. Горьким и где одно время хранились изобретен­ные Михаилом Михайловичем взрывчатые вещества.

Мемуары бывших террористов подтверждаются и доку­ментами полиции. Так, сохранилось донесение начальни­ка киевского охранного отделения от 24 марта 1906 г. под номером 1030, где отмечен такой факт:

«Сам Тихвинский снабжал боевиков деньгами и пред­ставлял лабораторию для пользования членам боевой дру­жины...»

По агентурным данным, как свидетельствуют сохра­нившиеся в архивах документы киевской охранки, «Тих­винский, он же «Михаил Михайлович», участвовал в террористических приготовлениях, касавшихся покуше­ния на покойного Министра внутренних дел фон Плеве». В. К. Плеве (1846—1904) был министром внутренних дел и шефом корпуса жандармов с апреля 1902 г. Человек этот был большим мерзавцем, но и он не заслуживал внесудеб­ной расправы, хотя бы потому, что главная его вина — чрезмерное служебное рвение. Уголовных же преступле­ний он, естественно, не совершал, в отличие от убивших его террористов. Поскольку, как ни крути, индивидуаль­ный террор — это всегда «чистое убийство». Оправдывать Михаила Михайловича за его участие в сей кровавой дра­ме, да еще спустя столько лет, нет, видимо, никакого смыс­ла. В конце концов, романтические революционные увле­чения юности стали и для самого Михаила Михайловича подлинной драмой. Мы упомянули сей факт, во-первых, для того, чтобы высветить место расстрелянного в 1921 г. как «врага диктатуры пролетариата» М. Тихвинского в той кровавой борьбе, которую вел пролетариат во главе с боль­шевиками на протяжении ряда десятилетий. А во-вторых, — чтобы привнести дополнительный штрих в портрет человека, проходившего в качестве одного из главных об­виняемых по «Делу № Н-1381».

Хочется понять трагедию этих людей, и попытаться вос­становить их подлинный облик, затушевываемый на про­тяжении семидесяти лет фальсификациями и политичес­кими провокациями...

Знакомство с материалами полиции позволяет в какой- то мере заглянуть и в личную жизнь Тихвинского, увидеть один из возможных мотивов его прихода к большевикам. В одной из справок сказано: «по данным, относящимся к 19.10.1911 г., Тихвинский М. М. был женат на девице Ма­рии Петровне, урожденной Андреевой. Имеет сына Евге­ния, родившегося 1 декабря 1893 г. Жена проживает с сы­ном отдельно от мужа по особому виду на жительство». Ка­кая семейная драма стоит за сим простым фактом — я не знаю. Но еще один факт проливает некий дополнительный свет на личную жизнь профессора: по мнению полицейс­кого осведомителя, «сближение Тихвинского с большеви­ками произошло через его сожительницу Веру Александ­ровну С., убежденную социалистку-революционерку»...