Черчилль: в кругу друзей и врагов - Дмитрий Медведев Страница 16

Черчилля привлекало в Лоуренсе не только его прекрасное знание сложнейшего ближневосточного региона, но сама «необыкновенная личность, обладающая безмерным потенциалом и огромной силой воли». «В любой ситуации, сколь бы критической она ни была, этому человеку удавалось найти выход, – восхищался У. С. Ч. – В самых сложных обстоятельствах он всегда приходил на выручку – и не было в целом мире более надежного и верного помощника». Как и многие, Черчилль попал под обаяние «благородного величия, которое всегда отличало натуру» этой неординарной фигуры ^[155]. «Господь не смог бы создать личность, которая понравилась бы Уинстону Черчиллю больше», – считает исследователь жизни нашего героя Ричард Лэнгвортс ^[156].

По мнению британского политика, Лоуренс был «отмечен печатью гения», «хотя природа его гениальности оставалась непостижима» ^[157]. Черчилль восхищался разносторонностью Лоуренса, который «обладал неисчислимым количеством граней», который «владел мастер-ключом» от «самых разных сокровищниц». «Лоуренс был ученым и солдатом, археологом и командиром, механиком и философом. Очарование и радость от знакомства с ним, щедрое величие его натуры еще ярче выделялись на фоне темного житейского опыта и мудрости» ^[158].

Уважение было взаимным. Лоуренс отмечал храбрость Черчилля, заявляя, что в нем ее столько, что «хватит на шестерых». Кроме того, он выделил в политике «чувство юмора, проницательность, самоуверенность и расчетливость, насколько расчетливым может быть государственный деятель» ^[159].

В январе 1919 года Черчилль возглавил Министерство по делам колоний. Учитывая активные «брожения» на Ближнем Востоке, он решил создать отдельный департамент, отвечающий за неспокойный регион. Ядро нового структурного подразделения сформировали опытные сотрудники из Министерства по делам Индии, которые во время Первой мировой войны работали в Ираке и Палестине. Главной же звездой департамента стал Лоуренс Аравийский, прекрасно разбиравшийся в сложных хитросплетениях ближневосточных проблем и способный, по словам пригласившего его министра, «сделать свои личные качества, свою мощную волю и свои знания вкладом в общее дело». Многие думали, что Черчиллю не удастся уговорить свободолюбивого полковника войти в состав министерства. Но они ошибались. «Лоуренс нашел в себе силы стать – не побоюсь этого слова – скучным чиновником, – вспоминал Черчилль. – Его усилия не пропали даром. Его цель была достигнута» ^[160].

Черчилль был не единственной стороной, оставившей реминисценции об этом периоде. Сохранилось также мнение и самого Лоуренса, признававшегося, что у него был «план действий и знания», а у его патрона – «воображение и смелость их реализовать», а также прекрасная осведомленность о «политической процедуре» ^[161]. Оценивая свою работу в колониальном ведомстве, Лоуренс характеризовал ее как «самую лучшую, которую я когда-либо выполнял» ^[162].

Деловые отношения между двумя джентльменами быстро переросли в дружеские. Лоуренс был одним из тех, кто поддержал Черчилля после его неожиданной отставки 1922 года ^[163] и поражения Консервативной партии на выборах 1929 года ^[164]. Он стал одним из самых желанных гостей в Чартвелле. По воскресеньям он часто приезжал в поместье на своем любимом мотоцикле Brough Superior SS100, привязанность к которому со страстью к быстрой езде в итоге стоила ему жизни ^[165].

Дочь политика Сара запомнила Лоуренса как «невысокого, худощавого человека с очень мягким голосом и тихими манерами», которые контрастировали с шумным стилем ее отца. Но Черчилль нередко уходил в тень, давая своему гостю возможность повести разговор, увлекая аудиторию своим шармом и обаянием ^[166].

Сестра Сары Мэри тоже оставила воспоминания о полковнике. Больше всего ее поразило необычное арабское одеяние Лоуренса ^[167]. Оно же произвело впечатление и на Черчилля, который искренне восхищался арабским нарядом своего друга – белоснежной туникой, доходящей до лодыжек, и белоснежным платком на голове, удерживаемым головным обручем – игалем. Он и сам знал толк в оригинальных костюмах и ценил внешние эффекты. В конце жизни у него скопится внушительная коллекция предметов гардероба: мантия ректора Бристольского университета, форма полковника 4-го гусарского полка и коммодора Королевских вспомогательных военно-воздушных сил, костюм для тропиков и комбинезон «сирена», мундиры старшего брата маячно-лоцманской корпорации Тринити Хаус, члена Тайного совета и лорда-хранителя Пяти портов, не считая ковбойской шляпы, а также тапочек с вензелем У. С. Ч.

Описывая наряд своего друга, Черчилль указывал, что «благородные черты лица Лоуренса, его глаза, наполненные огнем и интеллектом, его точеные губы эффектно смотрелись в обрамлении ниспадающей ткани. Он выглядел таким, каким был: похожим на одного из величайших князей природы» ^[168]. Сам полковник также придавал особое значение своему наряду, указывая в «Двадцати семи статьях» ^[169]: «Если будете носить арабское одеяние, носите лучшее». «Одежда имеет большое значение у племен», – подчеркивал он ^[170]. Не только у племен. По мнению Черчилля, арабское одеяние играло важную роль в создании образа самого Лоуренса Аравийского, оно «поднимало на существенно более высокую ступень его серьезное поведение, точность формулировок, широту тем и качество их анализа» ^[171].