Николай и Александра - Роберт К. Масси Страница 156

Однажды после того, как была установлена внутренняя охрана, вспоминал один из стражей, «часов около 11 вечера я вышел в коридор и услышал вверху необычайный шум… В этот день у Романовых был какой-то семейный праздник, а обед у них затянулся до поздней ночи, – шум все усиливался, и вскоре по лестнице сверху стала спускаться веселая компания, состоявшая из семьи Романовых и их свиты, разодетая в праздничные наряды. Впереди шел Николай, одетый в казачью форму с полковничьими погонами и черкесским кинжалом у пояса. Вся компания прошла в комнату преподавателя Гиббса, где и повеселилась до 2 часов ночи». Утром охранник доложил об этом своим товарищам. Солдаты зашумели: «Их надо обыскать. У них есть оружие». Кобылинский подошел к Николаю Александровичу и изъял у него кинжал.

После этого эпизода произошел другой. По мере большевизации Тобольска солдаты 2-го полка становились все более враждебно настроенными к царской семье. Они выбрали солдатский комитет, который то и дело вступал в конфликт с полковником Кобылинским. Вскоре, по словам П. Жильяра, «солдатский комитет… решил большинством… 100 голосов против 85 уничтожить офицерские и солдатские погоны». Сначала государь отказался повиноваться. Полковничьи погоны он получил от отца, императора Александра III, и никогда, даже будучи Верховным главнокомандующим Русской армией, не присваивал себе более высокого чина. Как отмечает Н. А. Соколов, Кобылинский долго боролся с солдатами, грозя им и английским королем и германским императором. Солдаты стояли на своем и угрожали государю насилием. «Генерал Татищев и князь Долгоруков, – писал Пьер Жильяр, – подошли к государю и стали умолять его снять погоны во избежание бурных выпадов со стороны солдат. У государя чувствуется движение протеста, затем он обменивается взглядом и несколькими словами с государыней, овладевает наконец собой и покоряется ради своих близких… Государь надел свою теплую черкеску, которая носится без погон, а Алексей Николаевич спрятал свои погоны под башлык».

Преданный царской семье Кобылинский более не в силах был терпеть. Давая впоследствии показания следователю по особо важным делам, он рассказывал: «Нервы были натянуты до последней крайности… Я не выдержал. Я понял, что больше нет у меня власти, и почувствовал полное свое бессилие. Я пошел в дом и попросил Теглеву [няню] доложить царю, что мне нужно его видеть. Государь принял меня в ее комнате. Я сказал ему: „Ваше Величество, власть выскользает из моих рук… Я не могу больше быть вам полезным. Если вы мне разрешите, я хочу уйти. Нервы у меня совершенно растрепались. Я больше не могу“. Государь обнял меня одной рукой… Он сказал мне: „Евгений Степанович, от себя, жены и детей я прошу вас остаться. Вы видите, мы все терпим. Надо и вам потерпеть“. Потом он обнял меня, и мы поцеловались. Я остался и решил терпеть». Решение Кобылинского оказалось на руку государю, поскольку 8 февраля 1918 года солдаты решили, что Панкратов и Никольский должны оставить свои должности. Одновременно большевистское правительство объявило демобилизацию. Жильяр записал в своем дневнике: «Среда 13 февраля. Государь объявил мне, что вследствие демобилизации несколько сроков призыва отпущено по домам. Все старые солдаты, самые лучшие, таким образом от нас уйдут. Государь этим, по-видимому, сильно озабочен; эта перемена может иметь для нас очень неприятные последствия». Два дня спустя он отметил: «Некоторые солдаты уже уехали. Они приходили тайком проститься с государем и царской семьей».

Попытка царской семьи попрощаться с солдатами 4-го лейб-гвардии Стрелкового полка дорого ей обошлась. В январе, когда выпало много снегу, император, его семья, свита и некоторые солдаты охраны в течение десяти дней сооружали во дворе ледяную гору. Жильяр так описывал это событие: «Мы с князем Долгоруковым поливали сегодня ледяную гору. Мы принесли тридцать ведер. Было так холодно, что вода замерзала, пока мы ее носили от крана в кухне до горы. Наши ведра и гора „дымились“. С завтрашнего дня дети могут кататься с горы».

Алексей, Анастасия и Мария Николаевны придумывали забавы – скатывались с горы, падали в снег и с громким смехом кувыркались в сугробах. В начале марта государь и императрица поднялись на ледяную гору, чтобы взглянуть на отъезжающих солдат 4-го полка. Солдатский комитет заявил, что если в них кто-то выстрелит с улицы, комитету придется нести ответственность. Поэтому было решено ледяную гору снести. «Солдаты пришли вчера, как злоумышленники – они отлично чувствовали, что делают низость, – чтобы разломать кирками ледяную гору. Дети в отчаянии», – отметил Жильяр.

Новые охранники, присланные из запасных батальонов, расквартированных в Царском Селе, были еще молодые люди, распропагандированные революционерами. Многим из них доставляло удовольствие досаждать узникам. На качелях великих княжон они вырезали площадные слова. Первым их «художество» обнаружил Алексей Николаевич, но, прежде чем цесаревич успел изучить надписи, отец снял сиденья. После этого солдаты стали развлекаться тем, что рисовали непристойности и писали бранные слова на заборе, рассчитывая, что великие княжны непременно увидят их.

В продолжение всей зимы Кобылинскому приходилось вступать в конфликты с солдатами. Причины были как финансового, так и политического характера. Приехав в Тобольск, полковник имел при себе значительную сумму денег, из которой ему следовало оплачивать столовые расходы царской семьи. Из этого же источника шло жалованье прислуге. Что же касается содержания караульных, то эти средства должны были выделяться Временным правительством по особой статье. После захвата власти большевиками средства эти перестали поступать, и Кобылинскому пришлось платить из средств, находившихся в его распоряжении. Когда деньги кончились, Кобылинский достал денег на содержание царя и его семьи под вексель за своей личной подписью и подписями Татищева и Долгорукова. Находившийся в Петрограде граф Бенкендорф обращался в правительственные учреждения с просьбой об ассигновании средств на содержание государя и его близких. Когда стало известно о стесненных обстоятельствах, в которых оказался царь, отовсюду посыпались предложения о финансовой поддержке царской семьи. Один иностранный посол, не назвавший себя, ассигновал сумму, которой должно было хватить на полгода. Известный русский деятель предложил еще большую сумму. Графу Бенкендорфу удалось получить 200 000 рублей. Деньги эти он послал в Тобольск, но они, к несчастью, попали в чужие руки.

«Пришлось жить в кредит, – рассказывает полковник Кобылинский. – Наконец, повар Харитонов стал мне говорить, что больше „не верят“, что скоро и отпускать в кредит больше не будут». Но в это время один тобольский купец, симпатизировавший царю, пожертвовал еще 20 000 рублей. Дело кончилось тем, что Кобылинский получил телеграмму, следующего содержания: «С 1 марта Николай Романов и его семейство должны быть переведены на солдатский паек, и каждый из членов семьи будет получать по 600 рублей в месяц, отчисляемых из процентов с их личного состояния». «До настоящего времени, – отмечал Жильяр, – все расходы оплачивались государством. Придется, следовательно, вести хозяйство всего дома на 4200 рублей в месяц, раз семья состоит из семи человек». Рубль в то время имел приблизительно лишь пятую часть своей нарицательной цены. Императрица, которой пришлось столкнуться с проблемами экономики, обратилась к Жильяру с просьбой помочь ей в расчете семейного бюджета. «Государь, шутя, объявил нам, что раз все назначают комиссии, он тоже назначит комиссию для ведения дел общежития. Она будет состоять из генерала Татищева, князя Долгорукова и меня, – вспоминал швейцарец. – Мы „заседали“ сегодня днем и пришли к заключению, что надо сократить число прислуги. Это нас огорчает: придется уволить 10 служащих, у многих из которых семьи при них в Тобольске. Когда мы объявили это решение Их Величествам, мы увидели, какое огорчение оно им причиняет: надо будет расстаться со слугами, преданность которых приведет их к нищете».