Золотая лихорадка - Николай Задорнов Страница 15

В Уральском первый день уборки выдался сухой и почти безветренный, какие редки на Амуре. В эту пору, случалось, ливни и ветры губили ярицу. Поваленная и залитая проливными дождями, она быстро загнивала, и нечего было собирать. Люди не знали голода лишь благодаря торговцам, привозившим муку из Китая и Благовещенска. Охотно давали в долг с отдачей зимой мехами или деньгами, зная, что за здешними мужиками не пропадет.

Среди хлебов белели окутанные головы мужчин. Осыпая их, как черный дождь, сеяла мошка. К обеду оказалось, что Илья Бормотов перегнал Егора Кузнецова — первого косца в селении. Косили на разных полях, но заметно было, что Илья нынче всех обошел.

Над Егором посмеивались.

Илья пришел довольный и свалился, как мешок, под одинокую березу среди поля, глядя, как жена Дуняша вяжет снопы. Не хотелось вставать и идти обедать. Он даже и не думал кого-то перегонять, тягаться. Это было не в его натуре. Денек веселый, литовка новая, наточенная… Илья как пошел, так, кажется, и духа не перевел, пока солнце не поднялось в обед. Оглянулся — много сделал. Захотелось запрыгать и заскакать от радости, почувствовал, что и жене приятно, радость ее как-то к нему доходила.

Дуня — в плотно повязанном чистейшем легоньком большом платке и белых рукавах, тщательно закрывающих всю руку до кисти от опасного солнца. Все знали его силу. Застегнуты высокие воротники на кофтах.

Дуня, казалось, и не смотрела на удалую косьбу мужа, а лишь, как покорная рабыня, быстро и старательно шаг за шагом двигалась по его следу.

После обеда все уснули. Мать Ильи счищала со стола объедки и кости.

Еще было жарко, и солнце стояло высоко, когда опять все потянулись на поля, медленно и как бы нехотя, еще не размявшись как следует после сладкой истомы.

Косили и убирали и на другой день. Убранные поля стали велики и просторны, как комнаты, из которых вынесли все. Дуня помнила, что когда-то, в первые годы в ее родной Тамбовке, поля были невелики, мужики за день все скашивали.

День еще ярче, и небо глубже. Все спешили, зная, что враз погода может перемениться. Но предвестников нет. Мать Ильи и его тетка не жаловались. Им обычно сводило спины дня за два-три до ненастья; кого-нибудь из стариков простреливало.

На высоком берегу, ступая но желтой стерне своими длинными ногами, красавица Дуняша спокойно и ровно вяжет сноп за снопом. Она знает, что старухи ее не любят. «А не придраться! Поди-ка позлись!» — думает она.

Дул легкий ветер с реки, было сухо и работалось легко. Дуняша, казалось, не знала усталости в работе, как в девичестве на гулянке.

Вольно на ветерке! Чувствуя свое сильное молодое тело, она гнется и разгибается, как потягивается, особенно когда почувствует, что в нее упрется, недоумевая и помаргивая своими заплывшими глазенками, отстающая от невестки раздобревшая сырая свекровь. «Куда это ты лезешь, куда гонишь?» — как бы хочет сказать старуха. Но не скажет.

Когда-то Аксинья души в ней не чаяла. Ей до смерти хотелось, чтобы у сына Ильи жена была красавица.

«Поди-ка попляши вот так! — думает Дуняша, словно дразня своим телом старых женщин. — Оба мы с Ильей в поре, в силе. Что же нам мешать?» Отец Дуняши лучший охотник в Тамбовке. Она и в себе чувствует удалую охотничью кровь. «Нам ли с Ильей не жить!»

Тетка Арина сзади шаркает чириками. Она с белыми глазами, лицо ее щуплое, нос с горбинкой стал под старость еще длинней.

Арина идет вровень с Аксиньей.

Свекровь всегда одинакова, она не злая. Как напуганная всех сторожит, боится всего, всякой перемены, радости, на работе сурова, никому не верит. «Рабы Христовы! — думает Дуняша про отца и дядю мужа, про свекровь Аксинью и про Арину и про многих еще. — Ничего не видят и не понимают, всего боятся… На старых местах люди — рабы. Ничего не видели, не знали и не знают сейчас и знать не хотят. А разве здесь жизнь такая? Разве здесь можно так жить, как мы живем?»

Сколько раз ласково пыталась говорить Дуня. «Со стариками и дети наши растут рабами; в грязи, дикарятами!»

Дуняша часто бегает к соседке, к своей милой с детства подружке — к Танюше. А старухи чуть со зла не лопнут. Живо Дуня преобразится, наденет полушалок, новые ботинки.

Сейчас, на поле, за работой, чувствует она, как чист и весел легкий ветер, как хорошо в мире, и себя чувствует она чистой, легкой. Она соскучилась по чистоте. Ветер заполаскивает ее длинную тяжелую юбку, освежает лицо, руки и ноги, обутые в легкие короткие чирики, шитые мужем из кожи и расшитые как покупные, со строчкой. «Илья ли не мастер!»

Она вяжет снопы охотно. Но вдруг подумает: «Для чего я стараюсь? Ах, если бы самой можно было наладить все, как хочется, как хорошо бы можно жить!» Дуняша в прошлые годы мыла золото с соседкой Татьяной. Теперь россыпь обеднела. Есть кое-что еще, но труда не стоит. На добытое золото подруги покупали хорошие вещи.