Легенда о Смерти - Анатоль ле Бра Страница 15

Фанш ар Флок’х был кузнецом в Плумильо. Так как был он мастер образцовый, то работы у него всегда было больше, чем он мог выполнить. Вот почему как-то накануне Рождества он и говорит своей жене после ужина:

— Придется тебе в эту полночь идти с детьми к мессе одной. Мне еще осталось сделать пару колес, я обещал их отдать завтра утром обязательно, а когда я их закончу, то мне только до кровати добраться.

На что жена ему отвечает:

— Постарайся хотя бы, чтобы колокол к заутрене не застал тебя за работой.

— Ну, в это время у меня голова будет уже на подушке.

И, сказав это, он вернулся к своей наковальне, а жена стала собирать детей и сама собралась идти в церковь в село, которое находилось на расстоянии одного лье от кузни. Погода была ясная и холодная, с легким инеем. Когда вся команда тронулась в путь, Фанш пожелал им доброго праздника.

— Мы помолимся за тебя, — сказала ему жена, — а ты не забудь — не пропусти святой час.

— Нет, нет. Можешь быть спокойна.

И он с жаром принялся бить по железу, насвистывая какую-то песенку, как он обычно делал, всем сердцем отдаваясь работе. Время бежит быстро, когда работа спорится. Фанш ар Флок’х и не заметил, как оно пролетело. И потом, надо думать, звук его молота по наковальне помешал ему услышать далекий звон рождественских карильонов, хотя он специально открыл окна кузни. Во всяком случае, к заутрене прозвонили, а он все еще работал. Вдруг заскрипела дверь.

Удивившись, Фанш ар Флок’х замер с молотом в руках и посмотрел на входящего.

— Здравствуйте, — прозвучал скрипучий голос.

— Здравствуйте, — ответил Фанш.

И он всмотрелся в лицо вошедшего, но не смог различить его черт: низко опущенные широкие поля его войлочной шляпы бросали тень на лицо.

Был это человек высокий, немного сутулый, одетый по-старинному в куртку с длинными фалдами и в штаны, завязанные над коленями.

— Я увидел, что у вас свет горит, и вошел, мне нужно, чтобы вы сделали срочную работу.

— Фу ты, черт! — воскликнул Фанш. — Вы попали неудачно. Я должен еще закончить это колесо, и, как всякий добрый христианин, я не хочу, чтобы колокол к заутрене застал меня за работой.

— О! — сказал человек со странной усмешкой. — Уже четверть часа, как отзвонили к заутрене.

— Господи, это невозможно! — вскричал кузнец, роняя свой молот.

— Но это так, — подтвердил незнакомец. — Так что поработаете вы больше или меньше... К тому же то, о чем я прошу, вас задержит ненадолго: мне нужно только приклепать один гвоздь.

И, говоря это, он выдвинул широкую косу, которую до этого прятал за спиной, так что видна была только ее ручка, которую Фанш принял за палку.

— Видите, — продолжал он, — она немножко болтается: укрепите ее быстренько.

— Бог мой, ну конечно! Если только это, — отвечал Фанш, — то я сделаю.

К тому же человек говорил голосом властным, не допускающим отказа. Он сам положил косу на наковальню.

— Э, да она закреплена у вас в обратную сторону, ваша коса! — заметил кузнец. — Лезвие-то наружу! Что это за умелец делал вам такую работу?

— Об этом не беспокойтесь, — строго ответил человек. — Косы бывают разные. Оставьте ее как есть и только укрепите.

— Как вам угодно, — пробормотал Фанш ар Флок’х, ему не очень-то нравился тон, которым с ним говорил человек. И одним ударом он вбил другой гвоздь на место выпавшего.

— Теперь я должен вам заплатить, — сказал человек.

— О, об этом не стоит и говорить.

— Нет, всякая работа должна быть оплачена. Но я дам вам, Фанш ар Флок’х, не деньги, а то, что дороже серебра и золота: доброе предупреждение. Отправляйтесь спать и подумайте о вашей кончине. А когда вернется жена, прикажите ей снова отправиться в село и привести священника. Работа, которую вы только что сделали для меня, — это последнее дело в вашей жизни. Kenavo! Прощайте!

Человек с косой исчез. А Фанш ар Флок’х почувствовал, как у него подгибаются ноги: ему едва хватило сил добраться до постели, в которой, в предсмертном поту, нашла его жена.

— Возвращайся, — сказал он ей, — за священником.

И при первом крике петуха он отдал Богу душу, и это после того, как он починил косу Анку.

У Анку есть два главных помощника: Чума и Голод.

Тот, кто перенес Чуму на своих плечах

Один старик из Плестена повстречал ее однажды вечером на берегу Дурона. Она сидела на бережку и смотрела, как течет река. Пришла она из Ланмера, который опустошила, и собиралась дальше — в Ланньон.

— Эй, старина! — крикнула она. — Не будешь ли столь добр, не перенесешь ли меня на спине через реку? Я тебе хорошо заплачу.

Старик не был с нею знаком, но согласился.

Посадив ее на плечи, он вошел в воду. Но чем дальше он шел, тем тяжелее становилась его ноша. В конце концов, обессилев — а течение становилось все быстрее, — он сказал:

— Уж простите, добрая дама, но я вас здесь ссажу, я не хочу из-за вас утонуть.

— Умоляю, не делай этого. Лучше отнеси меня обратно туда, откуда забрал.

— Ладно.

И он пустился в обратный путь без особого труда, поскольку его ноша становилась все легче и легче, по мере того как приближался берег. Так Ланньон был избавлен от чумы.

* * *

В Плогоффе, на мысе Сизён, о приходе чумы рассказывают так:

В открытом море проходил корабль с громадными темными парусами. Когда он появился у долины

Парку-Брюк, люди увидели, как над ним поднялся длинный белый дым, похожий на призрак женщину. Он двигался к берегу, проходя через воздух и не касаясь воды. Это была Чума. В один день она опустошила весь край на три мили вокруг.

Ну а Голод, он, к несчастью, длится дольше, чем хлеб.

Смерть, приглашенная к столу

Это было во времена, когда богатые не были слишком горды и умели пользоваться своим богатством так, чтобы давать немного счастья беднякам. По правде, это было очень давно.

Лау ар Браз владел самым большим крестьянским хозяйством в Плейбер-Христос. Обычно у него на ферме закалывали свинью или резали корову по субботам. А на следующий день, в воскресенье, Лау отправлялся в село к утренней мессе. По окончании мессы секретарь мэрии со ступенек погоста произносил свою «проповедь»: читал собравшимся на площади новые законы или объявлял от имени нотариуса распродажи будущей недели.

— А теперь я, — кричал Лау, когда секретарь заканчивал со своими бумагами.

И Лау, как говорится, «всходил на крест» ^[18].