Ощепков - Александр Куланов Страница 15

В архивных материалах разведки Заамурского округа отдельного корпуса пограничной стражи сохранился следующий документ:

«Принимая во внимание острую нужду в русских людях, владеющих местными языками и, в особенности, японским, начальник Заамурского Округа (г. Харбин) по собственной инициативе выслал в конце 1906 года 8 русских мальчиков в Токио в православную миссию. Плата за обучение этих мальчиков так баснословно дешева, что отказаться от этой командировки положительно было невозможно, тем более что впредь таких выгодных условий не представится. Дешевизна объясняется тем особым усердием Архиепископа Японского высокопреосвященного Николая прийти на помощь русским в деле ознакомления с Японией и японцами» ^[63].

Этим же, в свою очередь, объясняется и удивительная настойчивость харбинского командования в попытках прислать в Токио побольше курсантов, чему глава миссии, не ведавший о «школе шпионов», но раздраженный «плохим подбором учеников» и отсутствием возможности их размещения в семинарии, теперь уже всеми силами и совершенно искренне противился. Вот некоторые из этих записей:

«…Еще просьба принять ученика в Семинарию: Харбинский Генеральный консул ходатайствует за оного. Отбою нет. Совсем надоели. Тотчас же послал отказ с указанием, что здешняя Семинария имеет специальное назначение — готовить служителей для Японской Церкви, и что большое количество русских учеников в ней может мешать исполнению этого назначения»;

«Один из 15 учащихся здесь русских воспитанников, из которых 13 воспитываются на казенный счет, присланные сюда военными начальствами из Харбина и Хабаровска для образования из них переводчиков японского языка, — один из хабаровских, Иван Попов, сын чиновника, учившийся вот уже два с половиною года, всегда прилежно и ведший себя исправно, вдруг на днях, без всякой посторонней причины, молвил: “Не хочу учиться, надоело жить в рамках” — и бросил все. Сколько ни уговаривали его все мы одуматься и оставить свою затею, — ничто не помогает…»;

«Уволил из Семинарии и отправил в Харбин одного из русских учеников Емельяна Родионова. Упорно не желает учиться и просится вон. Без должного выбора казачат понасылали»;

«Написал в Харбин к Генералу Чичагову и во Владивосток к есаулу Ефимьеву, что учащиеся здесь русские из Харбина 8 и из Хабаровска 2 просятся на каникулы и просят денег на дорогу, первые по 30 рублей, вторые по 20 рублей, как было в прошлом году. Похвалил их поведение и прилежание и просил исполнить их просьбу. Но умолчал, что успехи их в изучении японского языка — для чего и живут здесь — не блестящи: и способностями они не отличаются, и вечно болтают между собою по-русски, что значительно мешает усвоению японского языка»;

«…Жаль, что таких малоспособных присылает Харбинский военный штаб, если желает иметь хороших переводчиков» ^[64].

Не только неоднородный состав присланных казачат и слабые материальные возможности мешали нормальной жизни Токийской семинарии. Осенью — зимой 1908 года в российской прессе разразился скандал, связанный с этим учебным заведением. Корреспондентка газеты «Новое время» Мария Горячковская ^[65] прибыла в миссию, встретилась с владыкой Николаем, который тогда еще заметил: «…Показал ей училища; особа очень живого воображения; перебегает с вопроса на вопрос, не выслушавши ответа ни на один» ^[66].

Цель прибытия корреспондентки выяснилась через несколько недель: «Мадам Горячковская была, наговорила с три короба и в заключение попросила в долг; стал давать 50 ен, пристала — дай 75. Дал, но больше уже не дам; едва ли вернет; а я без того не только беден, но и в долгах. Говорила, что украли у нее 300 рублей русскими сторублевыми бумажками. Но потому, что она упорно не желает объявить о том, сомнительно, чтобы это случилось. Лгать ей, по-видимому, не учиться стать; мне говорила одно, преосвященному Сергию (митрополит Сергий (Тихомиров), служивший в то время в Токио. — А. К.) совсем другое об одних и тех же предметах» ^[67].

Одновременно владыка утешал саму журналистку: «Госпожа Горячковская, видимо, страдает манией преследования ее Д. М. Позднеевым, и о том, что он “низкий, подлый шпион” и прочее в этом роде, что я тотчас же ответил ей самыми успокоительными уверениями, что Позднеев с этого времени даже имени ее не будет произносить — до того не будет иметь никакого отношения к ней — значит, она может быть вполне спокойна; ему же написал, чтоб он действительно исполнил это, что нужно щадить ее как больную» ^[68].

Как это бывает порой у психически нездоровых людей, Горячковская неосознанно нащупала у профессора японоведения Д. М. Позднеева, жившего в Токио, слабое место — в то время он действительно был самым высокооплачиваемым агентом российской военной разведки в Японии ^[69]. Неудивительно, что его так травмировали и напугали ее россказни о нем как о «подлом шпионе», но главе Православной духовной миссии тогда удалось утихомирить скандальную журналистку. Но, как ни старался архиепископ не дать склоке выйти на поверхность, не в его силах было полностью остановить раздухарившуюся гостью, и вот важный момент: 7 октября, когда Горячковская вновь посетила миссию, архиепископ Николай «Ивану Акимовичу Сенума сказал, чтобы он не позволял обижать русских учеников в семинарии. Неделикатно это, но и ему заметил, что японские ученики содержатся здесь на счет, между прочим, родителей тех же учеников, которых они обижают; пусть не являются лишенными чувства благодарности» ^[70]. Из дневника неясно, стала ли Горячковская свидетелем разговора главы миссии с японским ректором семинарии Иоанном Сэнума или он состоялся после ее ухода. Скорее всего, разговаривали наставники тет-а-тет, но пронырливая девица от кого-то другого вполне могла услышать в тот день в семинарии что-то, не предназначенное для ее ушей, что-то, связанное с издевательствами японских семинаристов над русскими, и сделала из этого свои выводы. Что же именно произошло?

В начале октября 1908 года, писал архиепископ, «два русских ученика пришли, плача, жаловаться, что японские ученики их обижают, бьют. Призвал обидчиков: Манабе, дрянного грубого юношу, и Каминага, от которого не ожидал этого, и с гневом выговорил им, что “они живут в русском доме, едят русский хлеб, купаются в благодеяниях России и не являют ни малейшего чувства благодарности за все это, признаком чего служит их грубое обращение с русскими товарищами”. Выразивши все это, что, кажется, в первый раз пришлось выразить в такой форме, прогнал их. Отвращение возбуждает эта неспособность японцев к благородным чувствам благодарности и подобного» ^[71]. О здравом прагматизме владыки и его глубоком знании японской психологии, понимании механизмов дисциплины в японском обществе, где стыд материальной зависимости всегда будет важнее духовных связей, в этом отрывке свидетельствует тот факт, что он говорил японцам о том, что они едят русский хлеб, а не о том, что они приходятся братьями русским мальчикам во Христе, и именно поэтому не должны друг к другу плохо, с предубеждением, относиться.