Екатерина Великая - Анри Труайя Страница 15

После церковной церемонии, длившейся несколько часов, – ужин и бал. Екатерина изнемогает от усталости. Корона давит на лоб. Она просит разрешения снять ее хотя бы на минутку. Ей отвечают, что это было бы дурным предзнаменованием. Наконец императрица позволяет ей на время снять тяжелую корону. Но почти сразу же она должна ее вновь надеть, чтобы танцевать полонез. К счастью, царица неожиданно принимает решение укоротить бал, желая поскорее уложить молодых в постель.

В девять часов императрица Елизавета в окружении высших сановников двора, фрейлин и придворных дам, а также Иоганны и нескольких приближенных провожает Екатерину и Петра в их свадебные покои. Там супруги расходятся, Петр уходит в соседнюю комнату для переодевания, а женщины помогают невесте раздеться. Царица снимает с нее корону, принцесса Гессенская надевает на нее рубашку, старшая из придворных дам подает ей халат. «За исключением этой церемонии, – пишет Иоганна, – можно сказать, что здесь гораздо меньше людей присутствует при переодевании молодоженов, чем у нас. После того как супруг вошел к себе для переодевания, никто из мужчин не смеет к нему войти. Никаких танцев с гирляндами, никаких подношений в виде подвязки». Отдыхая от тяжелых украшений, освобожденная в движениях, но с замирающим сердцем, Екатерина осматривает парадную опочивальню, где должно свершиться жертвоприношение. Стены обтянуты пунцовым бархатом с серебристыми узорами. В изголовье – изображение короны, а сама кровать обтянута красным бархатом с золотой вышивкой. Спальня освещена канделябрами. Екатерина чувствует себя мишенью в пересечении десятков взоров – любопытных, смешливых, порочных, насмешливых, сочувственных. Наконец все уходят, она остается одна в постели, с тревогой в сердце. Оставили ее, как козу, привязанную к колышку, приманкой для волка. Мать ее в последний момент кое о чем ее предупредила в общих чертах. В розовой сорочке, специально заказанной в Париже, ждет она шока, напора, боли, откровения. Глаз не спускает с двери, откуда должно появиться существо грозное и неумолимое: муж. Но время идет, а дверь не открывается. Часа через два беспокойство овладевает ею. В своих «Мемуарах» Екатерина так опишет переживания: «Может быть, надо встать? Или оставаться в постели? Не знаю». Около полуночи приходит мадам Кроузе, новая горничная, «весьма навеселе» и объявляет, что великий князь заказал себе ужин. Значит, пока она лежит и считает минуты в ожидании супруга, он пирует с приближенными и слугами. И вот наконец, наевшись, напившись, является «под мухой» с ворчливой ухмылкой и заявляет: «Мой слуга хотел бы посмотреть на нас в постели». После чего ложится и тут же засыпает крепким сном рядом с молодой женой, а та, пялясь глазами в темноту, не знает, радоваться ей или печалиться, что ею не заинтересовались.

И в следующие ночи никаких неожиданностей для Екатерины, смирившейся с судьбой девственницы под боком у безразличного и необученного мужа. Невзирая на интимную неудачу, императрица устраивает грандиозное официальное празднество. Балам, маскарадам, фейерверкам и спектаклям нет конца в разукрашенной столице.

30 августа Елизавета отправляется в Александро-Невскую лавру, где хранится ботик Петра Великого, построенный руками молодого царя, знаменитый «дедушка русского флота». Челн с прогнившими боками, пропускающими воду, водружают на баркас. К мачте прикрепляют портрет императора, творца новой России. На борт подымается Елизавета в мундире морского офицера (любила же она переодеваться в мужское!) и под грохот артиллерийского салюта целует портрет отца. Процессия пускается в путь по Неве. За «пращуром русского флота» движется вереница роскошно убранных судов с придворными. Оглушительно ревут трубы, грохочут барабаны, у всех взъерошены волосы: парики ветром посрывало. Так Петр Великий с любимой дочерью в очередной раз объезжает город, построенный по воле монарха среди болот. Город новый, молодой, то ли на земле, то ли на воде, весь изрытый каналами, с берегами, укрепленными рядами свай, с немногочисленными каменными домами, остальные – деревянные, город, где всего несколько улиц мощеных, зато множество незастроенных пустырей. Только на улицах Миллионная и Луговая, да на Английской набережной были каменные строения, они и создавали как бы забор, за которым скрывались неприглядные бревенчатые домишки. «Лишь у принцессы Гессенской, – пишет Екатерина, – комнаты были обиты муаровой тканью; в остальных домах стены или оштукатурены известкой, или обклеены бумажными обоями да разрисованной тканью». Все равно Елизавета гордится своей столицей. И этой речной прогулкой под покровительством Петра Великого она как бы подтверждает, что именно она – наследница великих достоинств ее отца. Если Иоганна в восторге от богатства и организации кортежа (она подробно опишет все это в письмах), то Екатерине начинают приедаться бесконечные празднества. Особенно ее разочаровывают балы, где почти не видно молодежи. Ей приходится танцевать одни и те же кадрили с кавалерами за шестьдесят лет, «большинство из них – подагрики, хромые или вовсе развалины». Хотелось бы ей сблизиться с великим князем, но, как она пишет, «мой дорогой супруг совсем мною не интересовался и вечно терся среди слуг, заставлял их выполнять военные упражнения, играл в солдатики, да переодевался по двадцать раз на дню в мундиры разных полков. А я скучала, зевала и не с кем было словом обменяться, одни представления». Новая камер-дама госпожа Кроузе терроризирует молоденьких горничных, чья болтовня развлекала прежде Екатерину. Им запрещается отныне шушукаться с великой княгиней, «скакать и прыгать» с нею.

Окончание празднеств означает также конец пребыванию Иоганны в России. За двадцать месяцев она успела выдать дочь замуж и потерять репутацию в глазах императрицы. Ее политические интриги, а затем и любовная связь с графом Иваном Бецким были сурово осуждены при дворе. Шепотом передают, что она беременна от этого вельможи и что у великой княгини скоро будет еще один братик или сестричка. Екатерина, конечно же, в курсе этих слухов. Честь ее страдает. Осуждая легкомыслие мамаши, она не осуждает, а жалеет ее, видя, как грубо с ней обращаются и как ее унижают. Императрица решила выдворить интриганку, но хочет выглядеть при этом великодушной и выделяет ей шестьдесят тысяч рублей, чтобы рассчитаться с долгами. Однако, выплатив эту сумму кредиторам, Иоганна обнаруживает, что должна еще семьдесят тысяч рублей. Екатерина в ужасе от такой огромной задолженности, но обещает постепенно выплатить долги матери, экономя на личном содержании в тридцать тысяч рублей в год.

Собрав багаж, Иоганна просит аудиенции у императрицы, падает перед ней на колени и просит простить за доставленные огорчения. Это раскаяние не тронуло Елизавету, и она отвечает, что поздно говорить об этом и что «если бы княгиня всегда была так же скромна, как сейчас, было бы лучше для всех». Пересказывая сцену расставания, Иоганна подчеркивает «любезность» императрицы. Это сообщение, адресованное Христиану Августу, с трудом скрывает всю глубину ее падения. Французский поверенный в делах, господин д'Алльон, отмечает, что для нее это был удар, поскольку она продолжала секретную переписку с Фридрихом II и письма ее постоянно «перлюстрировались», то есть расшифровывались тайной канцелярией.

Чтобы не причинять острой боли дочери, Иоганна уезжает из Царского Села на рассвете, не попрощавшись. По прибытии в Берлин она получает послание от Елизаветы, предписывающей ей просить Фридриха II отозвать своего посла Мардефельда как персону нон грата при дворе России. Таким образом, несчастной Иоганне поручалось самой признаться прусскому королю, что порученные ей секретные переговоры она провалила.