Краткая история Германии - Хаген Шульце Страница 15

Мир, заключенный в Мюнстере и Оснабрюке, немцы в большинстве своем расценивали впоследствии как несчастье, как низшую точку немецкой истории. И действительно, исходя из представления о том, что создание национального государства становилось необходимой целью всей немецкой истории, такое мирное устройство должно было рассматриваться как тяжелый провал. «Значимость имперской власти и национальное чувство, — сетовал в 1889 г. историк Генрих фон Зибель, — упали до нулевого уровня. Партикуляризм полностью овладел немецкой землей и немецким духом». В какой-то степени это было верно. Удивительное обстоятельство, на которое обращали мало внимания, заключалось в том, что «Священная Римская империя» продолжала существовать не только в результате гарантий со стороны европейских держав, но и благодаря основам, унаследованным от Средневековья и покоившимся на ленном праве. На этих основах и в дальнейшем держались связи имперских князей с сюзереном — императором. Император и империя образовывали, как и прежде, правовое сообщество, опиравшееся на старые традиции, громоздкое и малоподвижное, сложное и в своих переплетениях едва ли доступное пониманию. И все-таки это было устройство, обеспечивавшее компромисс, мир и защищавшее права и притязания как мельчайших, так и больших имперских территорий. Это была пользовавшаяся всеобщим уважением система, создававшая рамки для пестрого разнообразия немецких государственных образований, — маленький европейский мирный порядок посреди большого общеевропейского сообщества.

Но уже современникам это устройство казалось устаревшим, отсталым и труднопонимаемым. Повсеместно повторялось прозвучавшее в 1667 г. высказывание юриста — специалиста по государственному праву — Самуэля фон Пуфендорфа о том, что империя подобна монстру. На эту знаменитую критику имперского устройства сразу же среагировала императорская цензура, запретив высказывания такого рода. И действительно, возникли многочисленные факторы, углублявшие традиционную отсталость империи по сравнению с западными соседями. Резкое снижение численности населения и всеобщая бедность после окончания Тридцатилетней войны, отражали длительный застой экономики, ибо территории империи оказались отрезанными от мировой торговли, шедшей через Атлантический океан, от приносивших плоды колониальных владений. Исключением были решительные, но не обеспеченные необходимыми средствами попытки «великого курфюрста», бранденбургского курфюрста Фридриха Вильгельма (1640–1688), основать колонии на западноафриканском побережье, которые он, в конце концов, продал Нидерландам. Недостаточный приток капитала усугублялся малыми размерами большинства территорий империи, едва ли допускавшими образование более крупных экономических регионов, и кроме того, количество таможенных барьеров доходила до смешного. Торговцу, который хотел доставить свой товар по Рейну из Базеля в Кёльн, приходилось чуть ли не каждые десять километров причаливать к таможне на берегу. Многочисленные мелкие и мельчайшие княжества, в общем и целом определявшие облик империи, не имели ни средств, ни сил, чтобы преобразоваться в государства с надлежащей системой управления.

Тем усерднее многочисленные мелкие князья пытались доказать свою политическую независимость, копируя роскошь Версаля и императорского двора в Вене. Демонстрация княжеского достоинства с помощью пышной архитектуры барокко, придворный церемониал, подчеркивание характера власти, как данной Богом, дистанция, отделявшая придворных от простого люда, — все это инсценировало абсолютизм, прообраз которого находился в Версале и звался Людовиком XIV — «королем-солнце». Для подданных это зачастую означало очень неприятное для них проявление придворного абсолютизма. В отличие от больших государств: Франции, Испании, Австрии — на маленьких немецких территориях невозможно было укрыться от взора властителя. Его светлость князь находился слишком уж близко от своих подданных. Поэтому народная молва гласила: «Лучше к князю не ходи, если нет в тебе нужды». Что и говорить, не лучшая предпосылка для развития свободного, исполненного самосознания буржуазного духа.

Наблюдателям со стороны империя представлялась слабой и мало привлекательной. Франция Людовика XIV (1643–1715), к которой от Испании перешла гегемония в Западной Европе, устремилась далеко на восток и на север, чтобы, во-первых, разорвать стратегически важную военную дорогу, которая тянулась от Северной Италии, находившейся в руках Габсбургов, через Верхний Рейн и Эльзас к Испанским, впоследствии Австрийским Нидерландам, и создавала клещи, до тех пор державшие Францию в стратегическом отношении под давлением Габсбургов. Но задача «короля-солнце» заключалась и в том, чтобы захватить естественную границу по Рейну, обезопасить ее с помощью плацдармов на восточном берегу и тем самым максимально увеличить территорию между Парижем и стратегическими плацдармами неприятельских армий. Имперские войска оказали слабое сопротивление французам, продвинувшимся в Эльзас и Пфальц и жестоко опустошавшим страну. Французский посланник в Вене произносил оскорбительные и угрожающие речи, а император Леопольд I (1658–1705) не осмеливался ему ответить. Влиятельные имперские князья, например рейнские курфюрсты, и прежде всего «великий курфюрст» Фридрих Вильгельм, не испытывали сомнений, временами вступая в союз с Францией против императора. После взятия в 1684 г. имперского города Страсбурга французскими войсками император заключил постыдное перемирие в Регенсбурге, в соответствии с которым за Францией оставались все завоеванные ею территории и города. Рисвикский мир 1697 г. стал формальным подтверждением перемирия. Выбора не оставалось. Империи приходилось по соглашению с Францией бороться с еще более опасным врагом, угрожавшим восточным границам.