Изабелла Католичка. Образец для христианского мира? - Жозеф Перес Страница 15

Одновременно с восстановлением порядка католические короли хотели покончить со сложившейся религиозной ситуацией, казавшейся им недопустимой. Речь шла о том, чтобы в кратчайшие сроки заставить своих подданных отказаться от «коммунитаризма» в пользу христианского образа жизни. В первое время умы королей занимала не столько проблема сосуществования трех религий, сколько неразбериха, царившая вследствие этого «сожительства» в народных нравах и представлениях. Новообращенных обвиняли в том, что они не являются приверженцами истинной веры и живут двойной жизнью: на публике они выполняют все обязательства, возложенные на них католической верой (ходят на мессы и богослужения, как и другие христиане), но в своих жилищах втайне от всех проводят религиозные обряды по закону Моисея, почитают шабаш и иудейские празднества, а некоторые даже проходят обряд обрезания. Конечно, среди тех, кто обратился в католичество, чтобы спастись в 1391 году от разъяренной толпы, или кто стал католиком во время кампаний прозелитизма в начале XV века, были и те, кто тайком вернулся к вере отцов, когда, как им показалось, опасность миновала; они, как говорили, были «иудействующими».

Однако же соблюдать старые ритуалы было небезопасно. Действительно, согласно каноническому праву, крещение накладывает на душу христианина неизгладимую печать; даже если человек крещен принудительно, ситуация складывается необратимая: крещенный, хочется ему того или нет, безраздельно принадлежит Церкви и не вправе вернуться к прежней вере. Такие предписания могут шокировать наших современников, но они тем не менее входят в официальную доктрину Церкви, о чем напоминает нам последнее официальное издание катехизиса ^[32]. Ошибкой было бы полагать, что сегодня они забыты. Дело Мортары, развернувшееся в Италии в XIX века ^[33], и не столь давний случай с детьми Финали, произошедший в послевоенной Франции ^[34], доказывают обратное.

Если законы канонического права еще не так давно заявили о себе в такой стране, как Франция, то можно ли удивляться тому, что на них ссылались в таком обществе, как Испания XV века? Крещенные, вернувшиеся к иудаизму, считались еретиками, и Церковь была вправе потребовать поддержки государства, чтобы покарать отступников. Голоса в поддержку наказаний стали раздаваться все чаще. Некоторые новообращенные с рвением неофитов вступили в борьбу как с евреями, так и с марранами (теми, кого начали называть «иудействующими»): первые, по их мнению, упорствовали в своем заблуждении, а вторые опорочили всех новообращенных, заставив усомниться в их искренности. В середине XV века именно из-под пера двух «conversos» вышли самые едкие памфлеты, направленные против их бывших единоверцев. В тексте, написанном в 1459 году («Fortalitium fidei»), францисканец Алонсо де Эспина утверждает, что иудействующие заслуживают изгнания, а иудеи одним лишь своим присутствием мешают новообращенным ассимилироваться полностью. Если в своем очерке «Lumen ad revelationem gentium» (1465) иеронимит Алонсо де Оропеса и выступает в защиту «conversos», то делает это лишь для того, чтобы еще сильнее обрушиться на иудеев и тех, кто втайне исповедует их веру. Он также убежден в том, что одно присутствие иудеев в христианском обществе побуждает других обращаться в иудейскую религию, и, в свою очередь, советует применять к иудействующим суровые, строжайшие меры. Тогда кастильский король Энрике IV решил обратиться к папе, намереваясь получить разрешение на создание инквизиции; затем, правда, он утратил интерес к этому делу.

И дело здесь не только в тайном исповедании иудейской веры. В Испании начали проявляться и материалистические тенденции, редкие для других стран или вовсе в них отсутствующие. Люсьен Февр приложил немало усилий, чтобы доказать, что неверие не входило в «духовный инструментарий» человека XVI века: тогда нельзя было и помыслить, что кто-либо может называть себя материалистом или атеистом. Но пример Испании доказывает обратное. Инквизиция будет преследовать многих людей, обвиненных в речах такого толка: «Как и все живые существа, человек рождается, растет и умирает; а после смерти нет более ничего». Подобные утверждения оказались возможными в стране, в которой сосуществовали три религии, заронившие в некоторые души склонность к скептицизму («все религии друг друга стоят») и даже к вольнодумству («нет ничего трансцендентного или сверхъестественного, нет и религии»). Единственный советник человека — это разум: таковы были идеи, бытовавшие в среде евреев, разрывавшихся между своей верой и навязанным им христианством; именно такие мысли приводили к своего рода безразличию к любой религии. Существование этих убеждений подтверждает анонимный памфлет, ходивший по Севилье в 1478 году ^[35]. Его автор был убежден в том, что ничто не мешает человеку исповедовать одновременно и иудаизм, и христианство; напротив, иудаизм позволяет совершенствовать христианство, поскольку он его превосходит. Автор делает оговорки в отношении догмата Святой Троицы и иконопочитания, утверждает, что иудеи слишком умны, чтобы поверить в тот вздор, что несут священники, и иронизирует по поводу суеверий, распространенных в католическом простонародье. Именно в такой среде, проникнутой скептицизмом и материализмом, появляется на свет книга «Селестина» (1499). Труд этот пропитан духом, не имеющим ничего общего с католическим: его персонажей нельзя назвать грешниками, но при этом они остаются равнодушными к учениям Церкви. Перед нами произведение, чуждое любой идее трансцендентного и рекомендующее, как кажется, обратиться к подлинной, естественной вере и морали. Через сто пятьдесят лет философское переосмысление этой идеи появится в трудах Спинозы, выходца из семьи португальских евреев.