Чао, Вьетнам - Эльдар Саттаров Страница 15

Когда мне удавалось улизнуть из дома, чтобы поколесить по городу, перед моими глазами раскрывались картины настоящего ада. Всюду валялись трупы. Их собирали коммунальные мусороуборочные машины, чтобы отвезти на общее кладбище – земли под могилы уже не хватало.

Однажды проезжая мимо Ботанического сада, я заметил, что он буквально переполнен японскими солдатами и офицерами. Мне почему-то показалось, что они опять решили устроить массовую казнь французов. Весь центр города тогда словно бы затих, и эту недобрую тишину прорезал лишь резкий, гавкающий голос какого-то высокопоставленного офицера. На удивление, парк не был оцеплен ощетинившимся штыками каре, и, оставив велосипед у оградки, я кустами прокрался поближе. Все фонарные столбы по периметру парка были оборудованы новенькими репродукторами, и надменный, отрывистый голос доносился именно из них. Говорящего не было видно нигде, но сад был переполнен стройными рядками офицеров, стоявших на коленях и покорно склонивших головы в белых повязках. В центре сборища в кругу офицеров находилось пятеро вельмож, одетых в традиционные белые кимоно. Среди них я узнал капитана Ичигаву Я решил, что они молятся какому-то японскому богу, а по радио к ним обращается какой-то хитрый дядя, решивший их разыграть и заставивший их поверить, что он и есть этот бог. Когда голос умолк, те пятеро в белом как ни в чем не бывало в наступившем гробовом молчании прокричали: «Да здравствует император!», после чего быстро выхватили свои мечи, воткнули их себе прямо в пузо и начали разрезать себя как бы напополам – я был уже на расстоянии вытянутой руки и видел это лично, клянусь! Особенно мне запомнились вылезающие из орбит глаза Ичигавы, находившегося ближе всех ко мне, потому что, еще продолжая резать самого себя как бы на две половины, он обернулся в мою сторону и сразу же привычно, наметанно и цепко перехватил мой испуганный взгляд из-под сени трепетавших листочков кустарника. Он открыл было рот, и я решил, что он сейчас же распорядится схватить и увезти меня в желтое здание на Катина, но из него лишь хлынула черная кровь, и в этот момент другой дядя в форме рядового отрубил ему голову. Я помню, что сразу же пополз назад, подобно раку, но не помню, как добрался до своего велосипеда.

На следующий день новости начали поступать и из транзистора дяди Нама. Оказывается, японцы капитулировали, и голос, вещавший вчера по радио, принадлежал самому императору Хирохито. Они передали полномочия генерал-губернатора Индокитая делегату марионеточного правительства Бао Дая, но уже на следующий день его имперский желтый флаг с тремя красными линиями, похожими на червей, ползущих по песку, был сорван коммунистами из Вьетминя. Они появились из ниоткуда, вынырнули сначала из подпольных явочных квартир в городах, потом из глухих лесов, но как только они показались на балконе ханойского муниципального театра, чтобы вывесить над ним свой собственный красный флаг с золотой звездой, их приветствовала двадцатитысячная толпа манифестантов. Никто этого не ожидал – ни китайцы, ни японцы, ни союзники. Вооруженные отряды сил самообороны товарища Зиапа постепенно занимали все стратегические узлы Тонкина. В тот же день, словно в одночасье, красными флагами украсились окна и балконы всего города.

Солдаты Освободительной армии Бао Дая, вступившей в город лишь днем позже, не успевшие толком никого ни от кого освободить, чувствовали себя так, словно находятся на вражеской территории. Пока имперский делегат Фан Тоай направлялся на переговоры в штаб Вьетминя в представительском кабриолете, его не покидало чувство горечи и обиды. Вместо праздничных толп, юных девушек в нарядных аозаях и лавров освободителя его встречали внимательные, недружелюбные взгляды горожан из-за жалюзи на окнах, украшенных коммунистической символикой, либо абсолютно равнодушные, погасшие и пустые взоры японских солдат, устало куривших под навесами на полупустынных тротуарах или в скудной тени своих танков, порой все еще грохотавших тут и там, рутинно передвигаясь с места на место по улицам Ханоя. В небе угрюмо гудели моторы убиравшихся восвояси накадзим. Встреча с партизанами и выяснение отношений не принесли и доли облегчения, на которое законно рассчитывал Фан Тоай. Из их скупых реплик он понял, что красные уже практически завладели всем городом. Японцы сдали им не только все административные здания, но и оружейные склады, не пуская их пока только в Индокитайский банк.

Имперский посланник был не одинок в своих тяжелых чувствах. Генерал Фагуй при первом же донесении о действиях хошиминовской армии в Тонкине в сердцах разбил любимый фарфоровый чайник одним ударом своего тяжелого кулака. Потом он велел докладчику собрать осколки, забинтовал руку носовым платком и больше уже никак не проявлял своих эмоций.

С тех пор товарищ Зиап считал бескровную Августовскую революцию одной из своей лучших побед, ведь канон гласит, что «лучшее из лучшего – одержать победу не сражаясь».

18

У нас в Сайгоне Минода и Иида начали спешно передавать свои полномочия избранным местным реакционерам. В частности, «Авангардную молодежь» возглавил доктор Фам, известный представитель националистической интеллигенции. Проезжая на велосипеде по своим обычным маршрутам в эти дни, я не мог не заметить, что город скатывается в стадию невиданного до сих пор лихорадочного бурления. Растущие группы разгоряченных новыми идеями и рисовым самогоном людей с красными флагами заполняли то бульвар Нородома за собором, то лужайки в Ботаническом саду, то площадь прямо за автосалоном Бенье. Со стороны джунглей приходило все больше заросших щетиной сторонников Вьетминя, зачастую вооруженных револьверами и автоматами, не обращавших никакого внимания на японские патрули, все еще охранявшие практически весь периметр старого центра. Эти, казалось, полностью переключили свое внимание на пленных французов и других европейцев. Столкновений с вооруженными партизанами у них не было, так что те преспокойно заняли здание ратуши под свой штаб. Они сформировали отряды собственной милиции, которая присоединялась на ежедневных уличных манифестациях к толпам «Авангардной молодежи» в белых пилотках, каодаистам под имперскими стягами с красными полосами и троцкистам из Лиги за IV Интернационал, митинговавшим под своим неизменным знаменем мировой революции с пронзенным молнией земным шаром. То и дело со своего постамента с грохотом свергался какой-нибудь памятник очередному французскому колонизатору. Я отмечал по утрам лежавших в уличной пыли Франсиса Гарнье перед муниципальным театром, Риго де Женуи на набережной Сайгона, Пиньо де Беэня перед Нотр-Дамом. Затем кто-то залил красной краской монумент героям Первой мировой, а бульвар Нородома спонтанно переименовали в бульвар Парижской Коммуны.

Однако не успел новый префект подписать свой первый указ о формировании единого Национального фронта, как его постиг коварный удар в спину – доктор Фам переметнулся к коммунистам. С собой он, ясное дело, увел двести тысяч голов «Авангардной молодежи», самой организованной, массовой и дисциплинированной местной политической силы. «Авангардная молодежь» встретила новое решение доктора Фама привычными продолжительными аплодисментами. Более того, он же заручился личным обещанием маршала Тераучи, Верховного главнокомандующего войск микадо в регионе Юго-Восточной Азии, о невмешательстве японцев в дела Вьетминя. Коммунистическая верхушка сочла эту услугу крайне ценной и гарантировала доктору Фаму стремительный карьерный рост в рядах своей партии. Сразу же после этого наспех вооруженные винтовками и револьверами группы «Авангардной молодежи» под командой кадровых комиссаров Вьетминя начали захватывать район за районом, административные здания, пожарные депо, казначейство, главпочтамт, электростанции, водопроводные распределительные станции и, наконец, желтое здание с наглухо закрытыми ставнями на Катина. На аэродроме Таншоннят, в порту, в Арсенале и в Индокитайском банке по-прежнему хозяйничали японцы.