Полвека в океане. История рыбных промыслов Дальнего Востока в рассказах, очерках, репортажах - Борис Мисюк Страница 15

На пяти цилиндрах (один насос исправить не удалось) еле дочапали до бухты, пологой, полуоткрытой, но всё же – хоть относительное убежище.

Стали, слава Богу, на якорь. Со склона сопки, косым срезом наполовину укрывшей сейнер от ветра, несло сучья, сухую листву, пыль и даже мелкий гравий. Палуба опустела, матросы, измотанные бессонной ночью, упали в койки…

Ветер поминутно крепчал и заходил к осту, а это значило, что убежище все больше и больше становилось символическим. «Тур» трепало на якоре, как цепного пса, сатанеющего от злобы. С мостика в радиорубку спустился старпом.

– Петрович, якорь дрейфует.

– Сколько?

– Да метров с десяток уже есть.

– Скажи Деду, пусть немедленно завязывает с ремонтом, и подрабатывай двигателем.

– Уже сказал, да Дед говорит: топлива осталось часов на десять-двенадцать работы.

– Замечательно! – «Обрадовался» кэп в сердцах. – Ну прямо как в анекдоте, якорь в нос. Про черенок от лопаты, знаешь?..

И тут начался капитанский час. И оказалось, что никакого капчаса не будет, потому что весь флот со вчерашнего вечера стоит у пирса, а по «Туру» объявлен радиопоиск. Чоп катился со снежной горы, превращаясь в здоровенную бочку. Сначала тявкал завлов комнатной болонкой, потом пилил замдиректора рыбозавода: «Подводите вы нас, Кривоносов, подводите крепко, тут с планом нелады, так вашего чепэ ещё нам не хватало». Третьим по рангу раздалбывал капитана начальник отдела безопасности мореплавания аж из самого «Приморрыбпрома».

– Как вас угораздило? – Рычал начальник. – У вас же в документах Регистра русским языком сказано: удаление от берега не более двадцати миль. Ваши суда давно все на месте. Какой же чёрт вас туда занёс, я вас спрашиваю? Приём!

– Про чертей, гм, – Петрович прочистил глотку, – я мог бы долго рассказывать, да не время сейчас. Черти вон всю акваторию Петра Великого загадили, вот и «занесли» нас сюда. За рыбой! Ну а то что вы нас искали… Спасибо. И – простите за беспокойство. Приём.

Высокое начальство молчало, видно, захлебнувшись неэфирными словами в адрес какого-то паршивого, понимаешь ты, капитанишки-аварийщика, который мало того, что… так еще и позволяет себе…

Последним вышел на связь оперативный диспетчер службы наблюдения за флотом, призванный руководить всеми спасательными операциями на бассейне. Пожары, пробоины, посадки на мель – его каждодневная вахта. Он деловито и вполне по-человечески справился о силе ветра в районе аварии, о состоянии сейнера, предложил помощь. Спокойствие в бурю – великая сила, единственно, может быть, способная противостоять шторму. Капитан, тоже очень спокойно, ответил, что недалеко есть колхозные суда, так что в крайнем случае, мол, помогут…

Когда из портяночной духоты кубрика – даже в безветрие – поднимешься на палубу, тебе кажется, веет свежак. А тут полыхало так, будто шли на фрегате под всеми парусами. Расклинившись в тамбучине, закрывавшей их от прямого попадания ветра, хапали разинутыми ртами тугие обрывки воздуха и созерцали клокочущую бухту.

Только было Валька успел подумать, что Малышу теперь не надо ездить ни в какие музеи Айвазовского, как парень шагнул через высокий комингс на открытую палубу.

Океан-Нептун словно ждал этого момента. Он так дохнул в бухту, распахнутую прямо на восток, да нет, не дохнул, а дунул, раздув чудовищные щеки, что сейнер передернуло и, похоже, сдуло с гребня. Резко скренило на левый борт, и Малыша понесло. Валька, не отпуская одной рукой дверь тамбучины, сделал фехтовальный выпад и успел второй перехватить его за робу. Он очень вовремя втащил романтика в укрытие. То, что нависло над левым бортом, походило на Фудзияму с картин японских художников. И когда священная эта гора обрушилась на палубу, мотобот, тросами принайтованный к киль-блокам на левом борту, оказался каким-то образом на правом, шваркнулся с лёту о сталь фальшборта, хрупнул яйцом и перевалился за борт со всеми своими сорока лошадиными силами. По ногам хлобыстнуло тёплой, точно кипячёной, водой, и пришлось спешно задраивать дверь…

– Ветер – тридцать метров в секунду… так… это выходит больше ста километров в час, – вслух считал «первоклассник». – А у нас, получается, ход всего пять, так, десять километров…

– Да что ты, чиф, в самом деле, – переглянувшись с Дедом, усмехнулся капитан. – Десять, сто… Мы же не по воздуху летаем, якорь в нос, а ветер – не течение. – Он как-то подобрался всем телом, точно солдат для броска в штыковую атаку, глаза прищурились. – Так, ребята! Надо попытаться. Топлива у нас на семь-восемь часов. С нашим теперешним ходом это как раз до дома. А ветер – ну что ж, если сейчас одолеем его, из бухты вырвемся, то он же нам попутным станет. Всё, решено! Дед, ты иди в машину и… ну, сам знаешь, держись, короче!

Пологую бухту, казалось, выгнуло ветром, как парус. Не шутки тридцать метров в секунду. Как прорваться сквозь тугую такую парусину? Да еще и на подранке, чапающем по пять узлов…

Якорь выбрали, наконец, но с места почти не сдвинулись. А ведь дизель молотил на пределе. Боцман спрятался в тамбучину, но вниз не спускался: чуял, что снова могут понадобиться оба – и якорь и он.

Капитан сам встал к штурвалу. Старпом держался за рукоять дистанционного управления двигателем, хотя в этом не было надобности: ход сбавлять ни к чему, а добавлять некуда. Валька вжался в угол на левом борту и вцепился в дверную ручку.

Желая хоть как-то стронуться с заколдованной точки якорной стоянки, Петрович всего на два-три градуса переложил руль вправо. Но и этого хватило. Ветер тут же засвистел в Валькиной двери, а нос сейнера круто пошёл вправо, подставляя борт волне, оскаленной, белозубой, готовой загрызть.

Минут пять, наверно, долгих и жутких, как на краю обрыва, – руль-то уже лежал «лево на борт», – «Тур» словно раздумывал, вернуться ли ему на курс, где предстоит неравная борьба со штормом, или же сдаться сразу на милость ветра и волн, не тратить сил напрасно.

Валька видел, Петровичу дорого стоили эти пять минут. Да и ему самому картинка представиться успела: сейнер-подранок трепыхается в волнах, а ветер жмёт и жмёт его к скалам, вон к той, что утюжком торчит в бухту. Прибой там классный – от подножья почти до вершины достаёт. И вот подлетает туда верхом на хорошей волне «Тур», и раздаётся… Да, это смотря откуда слушать. Если отсюда, издалека (пока, слава Богу, издалека), то хрупнет судёнышко яйцом, как мотобот…

Два часа сражался «Тур» с озверелыми волнами и стервенеющим ветром, временами врывавшимся в бухту прямо с востока, в считанные минуты отбрасывая подранка назад на те несколько метров, что сумел он отвоевать…

Ветер заходил к норду, а сейнер уже огибал южный мыс бухты-ловушки, которая не захлопнулась едва-едва…

Через четыре часа «Тур» ошвартовался у родного пирса. Он осторожно, нежно, считай, ткнулся носом в тумбу, размочаленную форштевнями собратьев, и матрос накинул на ее истертую шею темную, всклень мокрую гашу видавшего виды швартова.