Гудериан - Кеннет Максей Страница 15

Штюльпнагель поспешил объяснить, что Гудериану предстоит служить офицером генштаба у Чешвица, а в Мюнхен его посылают лишь затем, чтобы набраться опыта службы в транспортных войсках, т. е. как бы на стажировку. В дополнение 16 января Штюльпнагель отправил Гудериану письмо, в котором утешал и давал здравый совет:

«…Назначение вас в инспекторат моторизированных войск является своего рода признанием ваших заслуг. Говоря конфиденциально, в вашу задачу будет входить передача установок генерального штаба механизированным войскам… Вам нетрудно догадаться, что кое-кому из специалистов ваш приход придется не по сердцу. И для вас тем более важно вести себя с тактом и пониманием, с учетом высших интересов, и завоевать признание специалистов».

В то время в каждой армии существовала пропасть, разделяющая, с одной стороны, и строевых и штабных офицеров, а с другой – в германских вооруженных силах оказавшаяся особенной широкой в силу распространенного презрения к «чумазым механикам».

Гудериан не разделял подобного высокомерия. А если таковое когда-то и существовало, то служба в войсках связи не оставила от него и следа, и решение вышестоящего начальства возложить новую задачу на Гудериана следует признать исключительно удачным. Майор Освальд Лутц, командир автобата в Мюнхене, который должен был за три неполных месяца посвятить Гудериана во все премудрости транспортной службы, вызвал у него чувство неподдельного восхищения. Лутц, по образованию инженер-железнодорожник, обладал исключительно ясным и трезвым умом и был восприимчив к новым идеям. Ему также оказались присущи чувства, вполне сочетающиеся с добродушным подшучиванием в стиле Гудериана. Однажды он приказал курсантам учебного подразделения залезть на деревья, и когда те вернулись на землю, объяснил, что сделал это с единственной целью – посмотреть, «залезет ли их командир взвода на дерево ради меня». Тот полез вместе со всеми!

Гудериан находился на пороге последнего спокойного периода своей военной карьеры. Впереди открывалось десятилетие, посвященное исследованиям, развитию революционных идей и погоне за знаниями, стимулом для которой послужила необходимость заняться преподавательской деятельностью. Ему пошло на пользу то, чему он сначала не придал большого значения. В начале службы Гудериана в инспекторате, начальник штаба Чешвица, майор Петтер убедил генерала изменить решение относительно характера работы, которую хотели поручить Гудериану. Ничего из ряда вон выходящего здесь не было. Каждый начальник штаба в германских вооруженных силах имел полное право так поступить. Вместо того, чтобы направить энергию Гудериана на исследование вопросов, связанных с организацией моторизированных войск и их использованием в бою, ему поручили курировать проблемы материально-технического обеспечения. Такая перспектива привела его в ужас. Гудериан запротестовал, однако к нему не прислушивались. Он попросил о переводе назад, в 10-й егерский батальон, но ему приказали не спорить, а заняться порученным делом. Лучшего варианта нельзя было придумать даже нарочно. Это поубавило чересчур раздутое эго Гудериана и прояснило ум, так что он смог приобрести совершенно новый для себя опыт, начиная с азов, работая на тех, кто твердо решил быть хозяевами в своем доме. Генеральный штаб, даже в новом, замаскированном виде, оставался на удивление плотно скомпонованной организацией, прямо или косвенно извлекавшей максимум пользы из всех, кто попадал в сферу ее влияния. Возможно, Сект желал, чтобы поведение сотрудников генштаба соответствовало стандартному кодексу в добавление к стандартизированным методам работы, однако, в конечном счете, главное внимание уделялось тому, чтобы каждый человек был на своем месте. Остается лишь гадать, воздержалось ли бы начальство в 1922 году от назначения молодого Гудериана на не совсем подходящую для его характера работу, если бы предвидело все последствия такого шага. Ведь Гудериан жаждал инноваций в таком масштабе, от которого в будущем захватит дух не только у генштаба, но и у всего мира.

С динамичным трудолюбием и прилежанием, к тому времени ставшими органичной частью его характера, Гудериан усовершенствовал кабинетную работу, передав все второстепенные, рутинные вопросы в ведение клерков. Освободившись от текучки, угрожавшей затащить его в свое болото, он смог весь талант направить на изучение проблем, касающихся стратегии и тактики моторизированных войск. Именно такую роль Гудериана всегда имел в виду Чешвиц, взявший на себя функции придирчивого, строгого распорядителя. Гудериан погрузился в академический мир, почти полностью оторвавшись от тревожной действительности с ее политической и экономической неразберихой: переворотами и контрпереворотами; губительными для немецкой экономики последствиями репараций, выплачиваемых союзникам; оккупацией Рура французами в 1923 году и безудержной инфляцией марки, нанесшей ужасный ущерб тем слоям общества, от которых зависела его стабильность, и подорвавшей промышленность; увеличением численности реакционных вооруженных формирований – Стального Шлема, штурмовиков и им подобных; постоянные шатания неокрепшей демократии перед лицом угрозы со стороны сильных личностей и корпораций. Гудериан внимательно следил за политическими событиями, однако всячески избегал непосредственного участия в них, поскольку его работа и доход оставались неизменными. И все же устремления определенных политических кругов вызывали у него симпатии, и это вело к формированию политических привязанностей, несмотря на то, что, как офицер, Гудериан не мог ни заниматься политикой, ни даже голосовать. В душе он оставался патриотом, ждущим прихода спасителя, нового Бисмарка, и когда в 1925 году рейхспрезидентом стал убежденный монархист Пауль фон Гинденбург и вместе с Сектом и Густавом Штреземаном заложил основы стабильности и правопорядка, казалось, божество, которое он искал, наконец, найдено. В письме к матери от 21 сентября 1925 года Гудериан писал о том, что Гинденбургу, посетившему ежегодные армейские маневры, устроили торжественную встречу. Энтузиазм, с каким солдаты и офицеры принимали этого человека, факельные шествия и специально сочиненные стихи, напоминавшие о славных делах прошлого, свидетельствовали о непоколебимом авторитете Гинденбурга. Гудериан почти не упоминал о политике Штреземане, чьи достижения были значительными. Ему, как политику, он отводил место гораздо ниже, чем президенту, являвшемуся, с его точки зрения, чуть ли не божеством.

Однако армия, в прошлом принесшая Германии столько славы, теперь являлась дряхлым организмом, имевшим на вооружении такую технику, от которой в войне было бы мало толка. Не годилась она и для экспериментов с прицелом на будущее. Колесные транспортные средства, двигавшиеся колоннами, не обладали мощностью двигателей и подвижностью, достаточной для передвижения по пересеченной местности, без чего нечего и думать о создании высокомобильных войск. Кроме того, они были еще более уязвимы, чем кавалерия и пехота, скопления которых в ходе недавней войны часто расстреливались на дорогах артиллерией противника. Необходима была какая-то защита, транспортное средство с броней, поскольку на людей броню одеть нельзя, и это уже давно стало ясно Гудериану, хотя в книге «Воспоминания солдата» он напускает много тумана, описывая эволюцию своих взглядов, а позднее пожалуется, что официальный исторический отдел оказался не на высоте, потому что не снабдил прогрессивными директивами Управление военных архивов, работавшее над историей Первой мировой войны: «Проблемами ведения современной войны, проблемами, ставившими под угрозу операции с применением авиации и бронетехники, нарочно пренебрегали, историки проявили оплошность при выполнении поставленной задачи». Хотя он был несколько несправедлив (историки описывали историю войны в хронологическом порядке), замечание, что к началу Второй мировой войны историки еще не добрались до танкового сражения у Камбре, попало не в бровь, а в глаз. Справедливости ради следует упомянуть, что и британская официальная историография, двигаясь черепашьими темпами, к 1939 году не достигла еще этого периода. Поэтому в поисках прецедентов Гудериану пришлось обращаться к немногим уцелевшим немецким танкистам, самым опытным из которых был лейтенант Эрнст Фолькхайм. В его распоряжении имелись также пара немецких наставлений. Кое-что почерпнул он и из опыта французских и, прежде всего, британских практиков.