"Свеча горела…" Годы с Борисом Пастернаком - Ирина Емельянова Страница 15

И рядом – смешное. Сразу после именинного обеда вышли мы с Банниковым прогуляться к озеру, а там паслась стреноженная лошадь. Несколько навеселе, мы с Н.В. решили ее приласкать. И вдруг лошадь неожиданно вскинула задом, лягнула воздух, а мы в страхе повалились на землю. Помню, как все смеялись, а я над собой особенно: вот и надейся, что задержу на скаку лошадь!

Словом, была комната, был дом, был брошен якорь. Я часто корила себя – столько времени не догадаться так устроить нашу жизнь, наше совместное существование, совместную работу, независимо от всех и всего, заставлять Борю мотаться в Москву…

Между тем росли наш «штат» и наше хозяйство.

В «штате» был Кузьмич (на должности истопника) и одна соседка – Ольга Кузнецова (на должности домработницы). Ольга, пожилая богомольная женщина из семьи раскулаченных крестьян-середняков, хлебнула на своем веку горя и очень к нам с Борей привязалась.

1950-е годы

Рассказ об этих счастливых годах будет явно неполон, если не вспомнить об одной из основных частей нашего хозяйства – животных.

Нет, ни крупного, ни мелкого рогатого скота мы не держали. Был у нас только «мелкий усатый скот». Однажды, когда Боря оставил на тахте свой пиджак, туда забралась кузьмичевская кошка Мурка и родила двух чудесных котят.

В это время мы перечитывали роман О. Генри «Короли и капуста», и Б.Л. окрестил котят Динка и Пинки. Один из них за полгода вырос в голубого ангорского красавца. Б.Л. величал его кошачьим принцем. Тогда кошки еще не угнетали его своим непомерным количеством. Кошачий принц был действительно хорош, особенно когда весь в снегу стоял во весь рост на наружной раме окна и просился в комнату; он врывался к нам через форточку – голубоватый, холодный, ласковый. Боря восхищался им, как восхищался всем красивым.

С Пинки связаны и некоторые забавные инциденты. Весной, например, он прикатил нам по тропке, орудуя лапками и мордочкой, яйцо, украденное из соседнего курятника. Потом повторял этот «подвиг» не однажды. Б.Л. предложил оплачивать соседям его проделки. Мне же было страшно выдавать Пинки – вдруг убьют; лучше скрывать их. Но Пинки вскоре умер от чумки. Динке была суждена долгая жизнь.

Она любила блестящие вещи, срывала с елки игрушки и прятала их в свое гнездо. И Боря говорил про нее, что «это маленькая заколдованная женщина». Как-то, к великому огорчению Ольги, наша Динка, захватив в зубы мои золотые часики с браслетом, выскочила в форточку и была поймана с поличным. ‹…›

– А не увидь я, на меня бы сказали, что пропали часы. – Ольга была безутешна.

Мы с Борей смеялись и уверяли ее, что никто бы на нее не подумал. И Боря по этому поводу завел длинный философский разговор на тему о том, что хорошо терять – и вещи, и рукописи, и никогда не следует жалеть о потерянном.

(Но я-то знала, как он жалеет о потерянных письмах Цветаевой.)

На Рождество у нас была елка, занявшая почти весь мой рабочий стол. Мы хохотали, наблюдая, как Динка воровала блестящие шарики и тащила в свое гнездо. Было приятно сознавать: наша елка, наш стол, наш уклад, наше хозяйство…

Вообще-то еще с давних московских времен, в наши первые годы, Б.Л. не очень нравилось мое пристрастие к кошкам. Как-то у меня на Потаповском пропал котенок, и я устроила целый бум как раз перед литературным вечером. А Боря должен был зайти за мной. И вдруг, поднимаясь на шестой этаж, нагоняет мальчишку с котом на руках.

– Ты куда это его тащишь? – спросил обеспокоенный Б.Л.

– В восемнадцатую квартиру, – отвечал малец, – там в подъезде висит объявление – сто рублей дадут, ежели кота принести!

– На, возьми сто пятьдесят, – сказал, доставая из бумажника деньги, Б.Л., – тащи его назад…

Но когда мы жили в Измалкове, с нашими зверями он с удовольствием мирился, пока их не сделалось слишком много.

Вспоминается забавный эпизод из последних лет. Гейнц Шеве (корреспондент западногерманской газеты «Ди Вельт» – о нем еще много придется говорить), наш частый в то время гость, навязал нам кошку, найденную в снегу баковского леса.

– Нехорошо одинокому коту в снегу, – трогательно твердил Гейнц, вылезая в промокших ботинках из оврага.

Ира и та была тронута, и я взяла кошку, проводила Иру и Гейнца в Москву и вернулась домой. Встретивший меня на пороге Боря возмущался:

– Я ему выскажу, – грозился он, – такой симпатичный человек, а кошку принес! Я ему в воскресенье скажу об этом прямо в лицо.

В воскресенье, как и надо ожидать, Б.Л. сказал:

– Очень хорошая кошка, сразу прижилась, – и т. д.

В другой раз я услышала, как он кого-то гонит с террасы.

– Как ты смеешь? – спросила я.

– Эта, Олюша, вообще уже неизвестно какого цвета! Черт знает какая. – Оказалось, это была соседская трехцветная кошка.

Нелюбимым котам Б.Л. давал имена нелюбимых людей. Так, в период разлада с директором управления авторских прав Гришкой Хесиным стал серый несуразный кот, не раз оскандаливший нас перед гостями своей неопрятностью.

А однажды, глядя на любимую свою собаку, Б.Л. сказал мне, что Тобик – вылитый портрет актера МХАТа Ершова… Не знаю, не помню Ершова.