Анна Павлова. Десять лет из жизни звезды русского балета - Харкурт Альджеранов Страница 15

В этот период все мы почувствовали усталость. Детройт, Толидо, Ньюкасл, Питтсбург, Уилинг, Спрингфилд и Цинциннати – все эти города пролетели мимо, и я почти не запомнил, что они собой представляли.

Детройт остался более ярким воспоминанием благодаря визиту к кузенам моей матери, их теплое американское гостеприимство значительно улучшило мое настроение. Меня пригласили на званые завтрак и ужин и на музыкальный вечер, где не исполнялись ни Чайковский, ни Глинка – ничего, что могло бы напомнить о балетном репертуаре.

Порой я буквально забывал, в каком городе мы находимся. Отель, ресторан, почтовое отделение, театр – это все, что мы видели в большинстве городов, наряду с картинной галереей, если таковая там имелась. Однажды, когда я думал, что нахожусь в Спрингфилде, я купил газету, чтобы прочесть, что о нас пишут, и обнаружил, что мы, оказывается, в Цинциннати, а я и не заметил. В Индианаполисе мы встали в половине седьмого утра, чтобы сесть в поезд, направляющийся в Колумбус, куда приехали в половине первого, дали вечернее представление и уехали в спальном вагоне в Кливленд, где дали три представления за два дня, затем отправились на одноразовые представления в Гэри, Форт-Уэйн и Саут-Бенд. Мы очень устали, но все же нас радовали ночные переезды – тогда не приходилось платить за отели.

Нельзя сказать, что Миннеаполис пришелся мне по вкусу, но он стал важной вехой в моей жизни, поскольку именно там мне представился мой первый шанс. Караваев, великолепный характерный танцовщик, обратил внимание на то, что я обладаю мягким plie ^[25]. Однажды вечером, когда Новицкий, второй солист, выступавший в гопаке, заболел и не мог танцевать, Караваев предложил Пиановскому, чтобы я заменил его. Поскольку я входил в состав труппы всего три месяца, Пиановский решил, что будет неблагоразумно согласиться на это предложение, поскольку это может вызвать зависть у окружающих. Но он сделал для меня доброе дело, продвинув кого-то из кордебалета и поставив меня на его место. Это сильно взволновало меня, мне всегда казалось, что мой настоящий русский танец начался с этого момента.

Мое следующее продвижение произошло в Чикаго. Мне посчастливилось танцевать в заднем ряду очень трудного танца «Обертас». Как всегда, рядом танцевали одни поляки, все они были воспитаны на этом танце; казалось, все складывалось не в мою пользу, потому что в 1922 году по количеству поляков Чикаго занимал второе место после Варшавы. Павлова простояла за кулисами весь танец. Я не льщу себя надеждой, будто она пришла только для того, чтобы посмотреть на мои успехи, но, очевидно, обратила на меня внимание и, говорят, отметила, что я танцевал «хорошо».

Со временем я стал одним из трех солистов «Обертаса», но пока еще мне не доверяли танцевать мазурку из «Жизни за царя» Глинки, партия, которой многие домогались. Прошло несколько гастрольных поездок, прежде чем меня допустили в эту святая святых. Я подчеркиваю эти моменты, связанные с большими ансамблевыми танцами, поскольку считаю их лучшей школой изучения характерных танцев. Я не пытаюсь отыскать недостатки в современном положении вещей, я слишком занят, надеясь развить мимолетные идеи, возникающие в свободные часы между работой и путешествиями, но я сожалею, что современные танцовщики так редко испытывают волнение от того, что являются частью чего-то значительного. Очень многие считают важным только сольный танец, а при таком отношении не может быть хороших танцовщиков.

Милуоки показался нам довольно приятным местом; единственное, что нам не нравилось, – это щель в три дюйма шириной, которая вдруг появилась вдоль сцены прямо во время утреннего спектакля. Мы считали себя счастливцами, если спотыкались только один раз. Дополнительные утренники вкрадывались в план наших гастролей по мере того, как мы продвигались на север. Один должен был состояться в Мадисоне как раз перед Рождеством, и расписание было очень четко составлено. Планировалось, что мы прибудем в двенадцать сорок пять, быстро позавтракаем и подготовимся к представлению, которое должно было состояться в два пятнадцать. Как оказалось, американские и канадские поезда могут порой опаздывать точно так же, как британские, и мы приехали только около трех. Нам велели подготовиться к трем сорока пяти, так что мы сняли комнаты в первом попавшемся отеле (вполне возможно, он был единственным), поспешно проглотили запоздалый ленч и помчались в театр. Я пришел первым в половине четвертого и обнаружил, что ни костюмы, ни грим еще не привезли. Мало-помалу собрались все остальные члены труппы, но, поскольку переодеться было невозможно, они сидели в гримерных и играли в карты. Когда привезли грим и костюмы, мы в панике переоделись, и в пять часов занавес наконец-то подняли. Зрители ждали ровно три часа. Надеюсь, их ожидания оправдались и они получили большое удовольствие. Переодеваться мы должны были за десять минут, и хотя мне и удавалось успеть вовремя, но меня все время подгоняла мадам, очень взволнованная из-за всего происходящего.

– Быстрее, Элджи, – твердила она, – не теряй времени.

Я не мог возразить ей, что переодеваюсь быстрее всех. Ведь я был единственным, на кого она могла поворчать! Поднялся занавес для «Рапсодии», и нам пришлось начать тремя парами вместо шести. Все происходило в спешке, но, когда дело дошло до дивертисмента, мне кажется, мадам исполнила его лучше, чем всегда. После утренника почти не оставалось времени до начала вечернего представления, и я бросился за едой и кофе для участников первого балета. По окончании представления мне пришлось, как всегда, стирать и штопать; я лег спать в час, а встал в половине седьмого, чтобы попасть на поезд в Рипон.

Здесь у нас наконец-то появилось время насладиться снегом, сопровождавшим нас в последние несколько дней. Мы наняли огромные сани и впятером взобрались на них. Мы мчались по снегу, распевали песни во весь голос, и нам казалось, будто мы принимаем участие в одной из радостных сцен романа Толстого. На следующий день мы оказались в месте, название которого казалось нереальным – Ошкош, и здесь нас снова ждали гонки и снежные баталии на замерзшем озере. Я вспоминаю эти города с ощущением рождественских праздников. Интересно, как они вспоминают Павлову, возможно, единственную танцовщицу, привозившую к ним балетную труппу.

Я впервые принял участие в русском Рождестве и отправился к полуночной мессе с несколькими из танцовщиков. Рождество в Соединенных Штатах было совсем другим. На улицах было много елок, а на углах улиц стояли на морозе представители Армии спасения, звеня в колокольчики и собирая деньги для бедных в маленькие котелки. В сочельник мы отправились в кинотеатр, где состоялся захватывающий пролог, сцена была убрана пурпуром и золотом, а не обычными цветами Рождества – красным и зеленым, и женский хор в фиолетовых рясах и огромных белых итонских воротниках пел «Святую ночь».

С нетерпимостью, присущей юности, я счел это отвратительно вульгарным. Сочельник обычно театральный праздник в Штатах, но мы давали утренник в первый день Рождества. В программу был включен восхитительный рождественский дивертисмент – «Рождество» Чайковского. У меня возникла идея посмотреть его не из кулис, но сквозь занавесы, драпирующие сцену. В результате возник такой эффект, словно силуэты танцевали в золотистой дымке. Я почувствовал себя диккенсовским мальчишкой, который смотрит на большой рождественский вечер сквозь освещенное окно, стоя на туманной улице. Это было обворожительно. После утренника Павлова устроила для нас вечеринку в отеле. Стояла рождественская елка, и она приготовила подарок каждому члену труппы. На Павловой было серое бархатное платье и длинное ожерелье из красных драгоценных камней, волосы она заколола за правым ухом заколкой, украшенной огромной розой. Я был изумлен, увидев, какой особый свет излучала Павлова на Рождество. Могу с уверенностью сказать: она искренне радовалась, отмечая Рождество со своей труппой, которую считала своей семьей. Удивительно, что она могла еще сильнее сиять, выступая на сцене. Были обычные радости и разочарования от полученных подарков. Караваев пришел в восторг от золотых часов, я из чувства долга выразил благодарность за льняные носовые платки, которые мне в действительности не понравились, а одна из девушек разразилась слезами, получив в подарок очень милый ящичек для швейных принадлежностей, полагая, что в подарке есть какой-то скрытый смысл. Павлова твердо заявила, чтобы никто не тратил денег на подарки для нее, но все же каждый из нас умудрился что-то ей подарить. Я попросил своего молодого английского друга-художника нарисовать набор календарей, чтобы подарить почти всем членам труппы, на них в основном изображались любимые роли того, кому предназначался календарь. Они пользовались большим успехом, и мадам приняла свой! Когда я проходил мимо ее артистической уборной, дверь оказалась открытой, и я увидел календарь на ее туалетном столике, меня это очень обрадовало.