Королева Брунгильда - Брюно Дюмезиль Страница 15

Кстати, в качестве лринцелса-законодателя и вместе с тем наместника Бога византийский государь располагал некоторыми правами на вмешательство в вопросы определения догмы. В восточной части империи прошли великие вселенские соборы — Первый Никейский 325 г., Первый Константинопольский 381 г., Эфесский 431 г. и Халкидонский 451 г. А ведь устраивал собрание и в конечном счете навязывал свою волю по вопросам правоверия всякий раз император. Разве он не лучше знал природу и волю Господа, чем его подданные? Конечно, почитание в качестве представителя Бога на земле не всегда защищало от яда или кинжала; цареубийство, когда оно совершалось, — а так бывало часто, — византийцы истолковывали как знак, что Христос пожелал сменить наместника. Но в обычные времена сакрального статуса императорской власти было достаточно, чтобы упрочить позиции властителя Константинополя. На «Слоновой кости Барберини» ось тела императора находится на одной прямой со скипетром Христа. Восставать против подобного государя означало ставить под сомнение порядок, угодный Богу.

Кроме следствий этой императорской идеологии, которые с трудом поддаются количественному определению, настоящую причину выживания Восточной империи следует искать в сохранении эффективной фискальной системы. Реформированная бюрократия IV в. под прикрытием мощных стен Константинополя осталась в неприкосновенности. Со своими реестрами, ежедневно подытоживаемыми заново, чиновники продолжали обеспечивать регулярное поступление поземельного налога. Кроме того, положение новой столицы упрощало взимание торговых пошлин с товаров, провозимых по Босфору.

Мало того, что общая сумма налогов оставалась весьма значительной: высокий уровень монетаризации византийской экономики позволял императору использовать собранные суммы в форме наличной монеты. Поскольку империи удалось сохранить превосходную золотую монету, созданную Константином (солид, или номисму), все полученные деньги занимали объем, небольшой для столь значительной суммы. Собранные в провинциях деньги было нетрудно перевозить в столицу и складывать в имперскую казну, где экономные монархи накапливали баснословные запасы. Так, после смерти императора Анастасия (491–518) в его сокровищнице осталось 23 миллиона номисм, что в несколько раз превышало суммарный ежегодный налоговый сбор. Варварским правителям с их куцым бюджетом финансовые возможности Восточной империи казались неисчерпаемыми.

Византийский золотой поражал воображение как своей действительной стоимостью, так и уровнем подготовленности администрации, позволявшим его собрать. Эта эффективная фискальная система, которой завидовала в свое время Брунгильда, дала возможность сохранить античное чиновничество в полном составе. Она также позволяла возводить престижные строения, и с IV по VI вв. Константинополь обзавелся монументальным убранством, способным соперничать с обликом прежнего Рима. Богатая государственная казна также позволяла оплачивать постоянную армию и без особых затруднений покупать союзников или наемников. Всего этого западные государства были не в состоянии себе позволить. И это не обязательно было плохо, потому что византийский налог, источник могущества, не был безопасен. Так, некоторые историки утверждают, что успехи армий ислама в VII в. можно отнести на счет византийского сборщика налогов: мол, податное население Сирии и Египта в конце концов устало от алчности империи и предпочло перейти под власть мусульман, фискальные требования которых были гораздо умеренней.

Западноевропейцам VI в. византийский мир казался безупречным воспроизведением Рима цезарей. Однако варварские короли, регулярно направлявшие посольства в Константинополь, могли понять, что и Восток претерпел перемены. Как и повсюду, античное наследие постепенно исчезало, сменяясь новым и оригинальным обществом. Если взять один-единственный пример, то пропасть между Востоком и Западом начал создавать язык. Конечно, византийские элиты сохраняли свое двуязычие как знак социального превосходства. Но большинство византийского населения было чисто грекоговорящим, и мало-помалу греческий язык восторжествовал повсюду, ограничив использование латыни протоколом и юридической ученостью. Непохоже, чтобы эта перемена как-то поколебала идеологию. На Востоке как будто никто не замечал, что «император римлян» отныне царствует над людьми, которые не смогли бы понять языка Цицерона. Инертность риторики тормозила неизбежную эволюцию, поскольку официально властитель Византии по-прежнему носил титулы augustus, princeps и imperator. Если греческий термин басилевс (государь) в разговорной речи использовался еще в IV в., в императорском титуловании он официально появился только в 629 г. Но западноевропейцы уже не колеблясь именовали властителя Византии «греком», когда хотели посмеяться над ним. И эта ирония переходила в ненависть, когда варварские короли осознавали, что Восточная империя притязает на латинскую Европу.

Ловушки универсализма

Римская идентичность естественным образом внушала византийцам воинственный универсализм. Наследники Энея чувствовали себя обязанными вернуть каждый клочок земли, которая когда-то была римской, прежде чем расширять границы Рима до пределов мира.

Императорский пурпур был не чем иным, как цветом палудамента, длинного плаща, который надевали римские полководцы во времена республики и который все еще демонстративно носил всадник со «Слоновой кости Барберини» поверх панциря. Эти притязания на мировое господство дополнительно укрепило христианство, так как имперским богословам казалось естественным, чтобы наместнику Бога на земле в конечном счете покорились все люди.

Чтобы убедиться в этом, достаточно прочесть пышный титул, которым представлялся византийский император Маврикий (582–602), когда писал королеве Брунгильде: «ИМЕНЕМ НАШЕГО ГОСПОДА БОГА ИИСУСА ХРИСТА ИМПЕРАТОР ЦЕЗАРЬ ФЛАВИЙ МАВРИКИЙ ТИБЕРИЙ, ВЕРНЫЙ ВО ХРИСТЕ, БЛАГОСКЛОННЫЙ, ВЕЛИЧАЙШИЙ, БЛАГОДЕТЕЛЬНЫЙ, МИРОЛЮБИВЫЙ, ПОБЕДИТЕЛЬ АЛАМАННОВ, ГОТОВ, АНТОВ, АЛАНОВ, ВАНДАЛОВ, ГЕРУЛОВ, ГЕПИДОВ, АФРИКАНЦЕВ, БЛАГОЧЕСТИВЫЙ, СЧАСТЛИВЫЙ, ЗНАМЕНИТЫЙ, ПОБЕДИТЕЛЬ И ТРИУМФАТОР, ВСЕГДА АВГУСТ…»

Можно было бы удивиться, что столь «миролюбивый» император был вынужден победить столько народов. Но здесь перед нами еще древнейшая римская идеология: «Милость покорным являть и смирять войною надменных» [parcere sujectos et debellare superbos] — такой была миссия, которую, согласно Вергилию, Эней получил от богов. Все войны Рима официально были справедливыми, и император желал мира, даже когда сам начинал враждебные действия. Ничего другого не означало и иконографическое послание «Слоновой кости Барберини»: византийский басилевс слащаво улыбался вождю варваров, который сдавался, в то время как тех, кто продолжал ему сопротивляться, он убивал и грабил.

Однако пусть нас не обманывает напыщенный стиль имперской канцелярии. Ведь в письмах к византийским корреспондентам император добавлял к перечню своих титулов «ПОБЕДИТЕЛЬ ФРАНКОВ» ^[3]. Но при обращениях к меровингской королеве учтивость и осторожность побуждали его ограничивать притязания. Может быть, этого расхождения достаточно, чтобы обнаружить ловушку византийской риторики. Официальный язык, изобилующий реминисценциями из классики, требовал подобных экзерсисов в универсалистском стиле. Поверив таким пропагандистским речам, византийских императоров часто представляют завоевателями-прожектерами. А ведь на деле византийской дипломатии был свойствен скорее прагматизм. План отвоевания римского Запада всегда оставался мечтой, но мечтой со слишком отдаленными перспективами, чтобы когда-либо жертвовать ради нее необходимостью защищать восточные провинции. Даже христианский универсализм византийских императоров допускал странные случаи амнезии. Например, в римской провинции Африка в V в. без малейшего подобия foedus'a возникло королевство вандалов, и варвары-еретики там преследовали римлян-католиков. Однако Константинополь в 475 г. согласился признать новое государство. Поскольку у императора тогда не было средств, чтобы отвоевать Африку или защитить единоверцев, он предпочел закрыть глаза. В тот же период византийцы признали языческую франкскую власть в Галлии, зная, что вернуть эту провинцию невозможно.