Революция и семья Романовых - Генрих Иоффе Страница 15

С большой долей вероятности можно предположить, что Гучков и Шульгин осуществляли в Пскове тот политический план, который 1 марта был признан во Временном комитете необходимым: компромисс с царем на базе «великокняжеского манифеста», инспирированного Родзянко и другими, уже вряд ли возможен; лучший выход – отречение царя в пользу наследника при регентстве великого князя Михаила Александровича. Но подробнее об этом – тогда, когда февральские события приведут нас в Псков.

Многочисленные свидетельства, уже широко использованные в исторической литературе, показывают, что практически только во второй половине 27 февраля (точнее, к его концу) в Ставке в полной мере стали осознавать все значение событий, происходивших в Петрограде. Вся сумма полученной за 23–27 февраля информации ставила Николая II, его свитское окружение и высших чинов Ставки перед дилеммой: либо пойти на уступки в духе программы «Прогрессивного блока», либо направить в Петроград карательные войска с фронта и подавить революцию силой.

В дневнике придворного историографа Дубенского зафиксировано, что к концу дня 27 февраля у царя будто бы состоялось экстренное совещание с участием начальника штаба Ставки верховного главнокомандующего генерала М. В. Алексеева, министра двора Фредерикса и дворцового коменданта Воейкова. Обсуждалась вся информация, полученная из Петрограда и Царского Села, и с учетом ее намечался характер ответных действий. Алексеев якобы высказался за принятие требований Родзянко, т. е. за согласие на «министерство доверия». Старец Фредерикс по своему обыкновению молчал, Воейков же рекомендовал «твердый курс», что соответствовало его принципу, о котором он охотно разглагольствовал в офицерской среде: «Знаем мы их (т. е. либералов. – Г.И.), дай им палец, а они захотят отнять и всю руку». Других сведений, подтверждающих это свидетельство Дубенского, нет. Отметим, однако, что Александр Блок, работавший в Чрезвычайной следственной комиссии и написавший на ее материалах интересную книгу «Последние дни императорской власти», верил Дубенскому и упомянул о совещании как о реальном факте. Некоторую ясность в вопрос, как нам кажется, вносят мемуары флигель-адъютанта А. А. Мордвинова, который как раз вечером 27 февраля был дежурным при Николае II. Он отрицает факт специального совещания, но вспоминает, что царь в эти часы о чем-то подолгу беседовал с Алексеевым, а затем с явившимися к нему Фредериксом и Воейковым [95]. По-видимому, эти два события каким-то образом и соединились у Дубенского в одно, приняв вид «специального совещания». Так или иначе, скорее всего в этот момент решался вопрос о способах действий Ставки против «бунтующего» Петрограда и Николай избрал путь вооруженной борьбы. Через Алексеева великому князю Михаилу Александровичу, который находился в Петрограде, было передано, что «все мероприятия, касающиеся перемен в личном составе (Совета министров. – Г.И.), его императорское величество отлагает до времени своего приезда в Царское Село» [96]. В этом ответе все же можно усмотреть слабую попытку тактического маневра: выходило, что царь как бы не отвергал с порога возможность правительственных перемен; он, по-видимому, давал понять, что переговоры о них не исключены, но только после его приезда. Это мог быть какой-то расчет на оппозицию, с которой в Петрограде был связан Михаил Александрович. Но телеграмма председателю Совета министров Голицыну не оставляла никаких сомнений в подлинных намерениях царя: «Относительно перемен в личном составе, – телеграфировал Николай, – при данных обстоятельствах считаю их недопустимыми» [97].

Между 9 и 10 часами вечера 27 февраля Николай приказал назначить генерал-адъютанта Н. И. Иванова, находившегося в резерве Ставки, главнокомандующим Петроградским военным округом «с чрезвычайными полномочиями». В сопровождении отборного Георгиевского батальона он должен был выехать в Царское Село. Одновременно с Северного и Западного фронтов распоряжением Ставки туда направлялись по два пехотных, по два кавалерийских полка и по одной пулеметной команде. 28 февраля утром Алексеев дополнительно телеграфировал и на Юго-Западный фронт о подготовке к отправке на Петроград еще трех полков [98].

Вся деятельность Ставки сосредоточилась на борьбе с врагом «внутренним». Генерал Алексеев вскоре после революции вспоминал: «В дни переворота мне сильно нездоровилось. Клембовский вел переписку, размеры которой возросли до крайности. Оперативная, военная часть отошла на задний план; война была забыта, впереди всего стали внутреннеполитическая сторона, судьба войск, двинутых к Петрограду под начальством Иванова, удержание всей армии в порядке» [99].

Однако изначально совершенно четкий замысел «экспедиции Иванова» под перьями некоторых историков превратился чуть ли не в свою прямую противоположность. Стали утверждать, что у царя, а следовательно, и у Иванова и мысли не было о расправе с революционным Петроградом, что генерал был настроен миролюбиво и намеревался восстановить нарушенный порядок главным образом посредством перетасовки правительства на основе все того же «министерства доверия». К тому же вся экспедиция была якобы организована во многом случайно, наспех, так, что более походила на некий водевиль и даже при желании вряд ли могла бы привести к разгрому революции.

Но разве не видно в замысле экспедиции Иванова некой копии «операции», которую царское правительство осуществляло, еще в 1905 г.? Тогда карательные эшелоны генералов Реннекампфа и Меллер-Закомельского, двигаясь по Сибирской магистрали, привели «к порядку» все, что попадалось на их пути. Николай II либо сам вспомнил об этом «опыте», либо кто-то из окружения услужливо напомнил о нем.

Как же в таком случае могла возникнуть версия о «либеральных» целях экспедиции Иванова? Истоки ее лежат в сложном переплетении событий 28 февраля и 1 марта, резко менявших всю ситуацию. И хотя они довольно подробно освещены в литературе, здесь необходимо их вкратце описать. Итак, эшелон генерала Иванова, в который погрузили Георгиевский батальон, 5-ю роту Сводного полка и полуроту Железнодорожного полка (всего примерно 800 человек), ушел из Могилева ранним утром 28 февраля, держа курс на Царское Село. Солдаты находились в полном боевом снаряжении, каждый из них получил по 120 патронов. Почти сразу же по выходе из Могилева эшелон утратил устойчивую связь со Ставкой, получая лишь отрывочные сведения о движении навстречу ему каких-то поездов, переполненных солдатами, «дебоширящими на станциях», отбирающими у офицеров оружие и т. п. Иванов сразу же решил приступить к «усмирению», используя свой богатый опыт времен первой революции.

По его приказу поезда останавливались, начиналась проверка билетов и документов, часть пассажиров, главным образом солдат, высаживалась. На некоторых станциях разыгрывались, например, такие сцены; один из задержанных смело кричал солдатам-георгиевцам: «Братцы, помните: свобода! Не помешайте, братцы! Помните: свобода, ура!» Нечто подобное повторялось не раз [100]. Иванов самолично расправлялся со смутьянами: приказывал ставить на колени, завязывать рот платком и т. п. Это выглядело несколько комедийно – Иванов напоминал гоголевского героя, который считал, что достаточно ему послать свою форменную фуражку, чтобы бунтующие мужики разбежались. Тем не менее, личное буффонство старорежимного генерала не следует смешивать со всем замыслом его карательной экспедиции.