Императорский Балтийский флот между двумя войнами. 1906-1914 гг. - Гаральд Граф Страница 15

Но с тех пор все совершенно изменилось: корабли стали железными, появилось первое паровое отопление, и вообще уже была полная возможность создать такие гигиенические условия для жизни команды, чтобы они не страдали от зимних холодов. Однако начальство доцусимского периода не считало нужным менять старинные порядки, и корабли по‑прежнему разоружались осенью и вооружались весной. Так как корабли находились в кампании четыре месяца в году (с половины мая и до половины сентября), то, следовательно, восемь месяцев флот не был в состоянии защищать берега Балтийского моря и Финского залива, если бы неожиданно вспыхнула война. Но об этом в те времена мало кто задумывался. «Кончать кампанию» на восемь месяцев считалось экономией, а о боевой готовности кораблей мало думали [98].

Таким образом, тот факт, что дивизия проведет зиму в резерве, и то, [что] офицеры и команды в полном составе круглый год будут жить на своих кораблях, было новшеством и казалось для офицеров, проникнутых доцусимским духом, весьма рискованным. Мы, молодые офицеры, наоборот, страшно приветствовали эту меру, так как очень не любили жизнь на берегу и службу в экипажах.

Но, конечно, на миноносцах пришлось обстоятельно обдумать, как защитить помещения от холодов. Хотя борта внутри были защищены мелкой пробкой или пробковыми листами, но все же они сильно отпотевали. Входные люки пришлось обшить досками, иначе при их открывании врывался холодный воздух. Чтобы экономить уголь, пар для парового отопления брался с берега. В сильные морозы часто бывали случаи, что замерзали водяные трубы, да иногда и парового отопления. Электричество тоже бралось с берега.

В общем, понемногу жизнь наладилась, и все себя чувствовали совсем не плохо, даже и в самые лютые морозы. Заболеваний было не больше, чем если бы жили на берегу, но приходилось очень строго смотреть за санитарным состоянием внутренних помещений и раз в неделю устраивать «генеральные приборки». Особенно было сложно с теплой одеждой, которая отнимала много места, а его было чрезвычайно мало.

Во всяком случае, первая же зима доказала, что нет никакой нужды переводить на зиму команды на берег, и в военном отношении это было большое преимущество. Впоследствии даже уничтожили экипажи, оставив только один экипаж, 1‑й Балтийский, в Кронштадте и 2‑й Балтийский в Петербурге, для отрядов новобранцев и для временного помещения матросов, которые куда‑либо переводились. Кроме того, 1‑й Балтийский экипаж вел учет всем офицерам и матросам Балтийского флота.

Теперь флот никогда не нарушал свою боеспособность и вне зависимости от времени года мог быть быстро приведен в боевую готовность. К тому же офицеры и команды реже сменялись и плавали годами на одном и том же корабле, благодаря чему лучше их знали и сживались друг с другом, что тоже в военном отношении имело большое значение. Мера эта оказала самое благотворное влияние на флот и, очевидно, явилась результатом опыта войны и новых веяний, которые в лице адмирала Эссена имели самого энергичного поборника и все глубже проникали во флот.

Жизнь на миноносцах, особенно в резерве, протекала несколько иначе, чем на больших кораблях, и в силу небольших размеров жилых помещений носила как бы более семейный характер. На них нельзя было всецело придерживаться требований Морского устава, которые точно выполнялись на больших кораблях.

Зимой из‑за того, что рассвет начинался поздно, подъем флага происходил только в 9 ч. Это давало возможность всем вставать на час позже. В плохую погоду и сильные морозы к его подъему выходил только дежурный офицер. Вообще зимою он редко поднимался «с церемонией».

После подъема флага команду разводили по судовым работам и занятиям: что‑нибудь чистить, чинить или принимать из порта, главным образом, провизию. На корабле всегда бывали какие‑нибудь работы.

Разводку фронта в присутствии дежурного офицера производили старший офицер и боцман. Каждый из остальных офицеров занимался порученной ему частью: артиллерист – артиллерийским вооружением, минный офицер – минным, механик – судовыми механизмами и ревизор – хозяйством. Часто приходилось ходить в портовую контору и портовые мастерские и склады.

В 11 с половиною работы кончались. Это тоже было нововведение. Так как по Морскому уставу (через несколько лет устав был переработан в соответствии с новыми требованиями жизни), работы полагалось кончать в 10 с половиною, но тогда бы на них оставалось всего полтора часа. Поэтому адмирал и испросил разрешение отменить этот распорядок дня и сократить отдых на час с 12 до 2 ч.

После окончания работ требовалась «проба» – один из самых приятных моментов для всего судового состава. После того как командир попробует командных щей, за них принимались офицеры, которые уже с нетерпением ждали в кают‑компании, когда кок принесет поднос с кастрюлькой с крышечкой. Всем нам казалось, что ничего не может быть вкусней, как на голодный желудок выпить рюмку водки и проглотить две‑три ложки щей и заесть кусочком черного хлеба с грубой солью. Лучшего контроля командной пищи не могло быть – если щи выходили неудачными, то все это сейчас же замечали, и коки получали должное возмездие. О том, что провизия мола быть испорченной, не могло быть и речи.

В полдень все садились за обед. Команда получала щи буквально в неограниченном количестве – могла есть до отвала. Они наливались в медные луженые баки, из которых ели человек шесть, хлебая деревянными ложками. Помимо щей, каждому полагались паек вареного мяса и черный хлеб, в сущности, тоже в неограниченном количестве. Конечно, все продукты отпускали по установленной законом раскладке, но нормы были столь большие, что, кроме мяса, оставался излишек во всем.

Матросы наедались до отказа, особенно налегали на пищу молодые матросы. Еще бы! После пустых деревенских щей и частенько плохо испеченного хлеба могли есть жирные щи, мясной паек и прекрасный хлеб.

В те времена матросам полагалось получать ежедневно по чарке водки – две трети к обеду и треть к ужину. Опять же по инициативе адмирала чарка была выведена из употребления. Вместо нее матросы получали деньги – по 8 копеек за чарку. Это в месяц составляло 2 рубля 40 копеек, что по матросскому бюджету являлось большой прибавкой к жалованью, которое было не велико – матросы 1‑й статьи получали по 75 копеек, а специалистам к этому прибавлялось за специальность уже не помню, сколько (кажется – 45 копеек).

Мысль уничтожить чарку, безусловно, была правильной. Чарка являлась уже пережитком доброго старого времени, когда на парусном флоте в ненастные погоды она служила прямо целебным средством от простуды. Теперь же она являлась вредной роскошью, так как баловала матросов, которые настолько к ней привыкали за время службы, что когда уходили «на волю», то с большим трудом от нее отвыкали.