Крестовые походы - Оливия Кулидж Страница 15

Еще один толчок, и башня встала на нужное место. С победными воплями воины опустили мост, а в это время далеко внизу ров заполнил рой людей с лестницами, которые начали карабкаться вверх.

Первым на мосту оказался Жильбер де Турне, за ним Робер, а после них шел сам Готфрид Бульонский. Уже враги пытались обрушить мост, но не смогли даже подвинуть его, ведь он висел на толстых цепях и к его тяжести прибавился вес рыцарей в доспехах. С камнями и «греческим огнем» осажденные уже опоздали, теперь обе стороны были обречены схватиться врукопашную, причем спереди на первых рыцарей на мосту нападал противник, а сзади подталкивали другие рыцари. Робер пролетел вперед, будто камень из баллисты. Он швырнул свой щит в лицо одному неверному, а второго изо всех сил ударил булавой, которой в ближнем бою отдавал предпочтение перед мечом. Яростно нанося удары направо и налево, возвышаясь над схваткой, как башня, он слишком увлекся, чтобы разбирать, чья кровь, друга или врага, брызгала ему на доспехи.

Сражение достигло высшего накала. Все кричали. Те, кто поднимался по лестницам, получили преимущество, поскольку осадная башня отвлекла большинство защитников города. И хотя отдельные лестницы были сброшены вниз и разрушены, но их было так много, что нападавшие быстро утвердились на стене. Напротив башни группа рыцарей, которую спихнули с моста, дралась в узком проходе за зубцами, пробиваясь к одной из крепостных башенок, через которую они могли спуститься в город. Позади людей Готфрида, в осадной башне уже толпились отряды Танкреда, племянника Боэмунда, стремившиеся поскорее пересечь мост.

Спустившись со стены, они продолжали биться на улицах. Вооруженные защитники города отступали, но другие мужчины, женщины и даже дети метали черепицу с плоских крыш. Беглецов настигали в узких улочках. Гуго Гростет зарубил девушку с младенцем на руках. Когда она падала, он схватил ребенка и ударил его о булыжники мостовой. «Убей! Убей!» – кричал Жильбер де Турне. Рука Робера уже устала рубить. От возбуждения у него кружилась голова, он опьянел от крови.

В лучшем квартале города многие рыцари вспомнили о добыче. Над одной дверью уже висел щит Танкреда, над другой – Гуго Гростета. Что творилось внутри этих домов, никто не знал, но вопли и стоны беспомощных людей вскоре заглушили стихающие звуки битвы. Робер, считавший постыдным покидать поле битвы, пока враг сопротивляется, погнался за разбегавшимися магометанами.

Задыхаясь, он вынужден был остановиться. Рядом с ним никого не было, а впереди последняя группа вооруженных людей исчезла в глубине улочки. Он огляделся, озадаченный внезапно наступившей тишиной, контрастировавшей с далекими криками и звуками сражения, теперь превратившегося в откровенную резню. Он поднес руку к лицу и попытался вытереть его, но помешали защитное утолщение на тыльной стороне перчатки и прилегающая к носу часть шлема. Прошло почти двадцать четыре часа, как началась битва. За это время он и ел, и пил, но совсем не спал. Подкладка, которую он носил под доспехами, совершенно промокла от пота, во рту пересохло.

Робер медленно осмотрелся. Он стоял на узкой, кривой улице, кончавшейся стеной с огромной деревянной дверью и декоративной металлической решеткой в ней, через которую привратник мог видеть посетителей. Она напомнила ему о чем-то позабытом в пылу сражения. Он находился в Иерусалиме, конечной точке своего путешествия, где по этим самым булыжникам ступали ноги Сына Божьего. Преисполнившись благоговейного трепета, он осенил себя крестным знамением. Решетка перед ним казалась знакомой. В голове у него прозвучал его собственный голос, рассказывавший Теодору: «Там была дверь с решеткой… и двор… мы привязали наших ослов в стойле».

Робер подошел к калитке, взялся за решетку и могучим усилием вырвал ее из гнезд, в которых она крепилась к деревянной двери. Просунув руку внутрь, он нащупал засов. Дверь распахнулась, обнаружив наружный дворик, в котором, без сомнения, рядом с привязью лежал ослиный навоз. Робер отцепил свой щит и, прежде чем войти, повесил его на калитку.

Во дворе не было ни души, и дом все так же скрывал свои тайны за еще одной глухой стеной и закрытой дверью. Но на этой стене кто-то торопливой рукой, разбрызгивая краску, начертал крест. Он поблескивал, еще не успев просохнуть.

Робер хмуро усмехнулся. Значит, они думают, крест их защитит, хотя вся армия знает, что из города прогнали истинных христиан, тех, кто не предал веру. А оставшиеся ничем не лучше самих магометан. Нет, они даже хуже, поскольку придерживались истинной веры, но оставались верны тем, кто ее отвергал.

Шагнув вперед, он толкнул дверь, она, скрипнув, открылась. Ее даже не позаботились запереть. Если жильцы этого дома полагаются на защиту креста, то им повезло, что не Гуго Гростет, а Робер де Сент-Авольд повесил свой щит на их калитку. По крайней мере, их ждет быстрая смерть.

За дверью оказался сад, окруженный колоннадами и прикрытый от солнца пальмами, стоявшими у мраморного бассейна. И если принять во внимание, что в этом городе, лишенном влаги даже в лучшие времена, а тем более во время осады, вода ценилась на вес серебра, это место следовало считать дворцом!

Робер внимательно изучил колоннады, пытаясь понять, которая из них ведет в главные покои, где находятся слуги и чем торгует хозяин такого дома, осмеливающийся быть христианином. Но ему не пришлось долго задавать себе эти вопросы, потому что в тени центральной колоннады он увидел женщину.

Высокая и стройная, она была одета в наряд из неяркого зеленого шелка, оттеняющий смуглый цвет лица, щеки были слегка подрумянены, а черные волосы свободно рассыпались по плечам. Увидев его, гору, а не человека, в забрызганных кровью доспехах, она охнула, подняла правую руку, сжимавшую небольшой кинжал, и повернула его острием к своей груди, явно угрожая воспользоваться им, если он подойдет ближе.

Робер провел языком по губам. Во рту было так сухо, что он едва мог говорить, но через минуту ему удалось прохрипеть сначала по-арабски, а затем по-гречески:

– Мне нужна вода! – Приблизившись к бассейну, он снял шлем и наполнил его влагой. Он выпил все до капли, наслаждаясь, словно нектаром, затем зачерпнул еще и вылил на лицо и волосы. Вода бежала по шее, и у него вырвался вздох облегчения. – А-а-х! – сказал он.

Женщина стояла совершенно неподвижно, все так же подняв руку, но смотрела во все глаза, искусно подрисованные голубыми тенями и от этого выглядевшие огромными на ее тонком лице. Вдруг она произнесла на чистейшем греческом языке:

– Мы христианский народ, но мой отец как-то оказал услугу эмиру. С тех пор мы жили под его защитой, и он даже разрешил нам оставаться здесь во время осады.

– Лучше бы вы уехали, – хмуро отозвался Робер, – но не принимали милости от мусульман.

Она упрямо не отводила взгляд.

– Мой отец не может передвигаться. Наверное, он умирает.

Робер посмотрел на нее, затем опять на дом. Здесь ли слуги, подумал он, или все сбежали, бросив хозяйку на произвол судьбы? Он вспомнил Теодора, знатных мусульман, с которыми ему доводилось встречаться и которыми он втайне восхищался, вспомнил местных христиан, считавших неверных лучшими хозяевами по сравнению с нынешними франкскими сеньорами. Медленно кивнув, он положил булаву у бассейна, стянул перчатки и подошел к женщине.