Княжий остров - Юрий Сергеев Страница 15

Егор подходит ближе и видит в чаше горку золотых монет с тиснеными на них колосьями. Он взялся за рукоять меча и стер пыль с черенка прикосновением. Загорелись самоцветные каменья, и проявились грызущиеся крылатые волки. В ногах идола каменный резной ящер с золотым солнцем в раскрытой пасти и кровяными рубинами глаз. Подле ящера — яйцо белого камня с кулак величиной. Егора привлекла тонкая щель распила вдоль яйца. Он осторожно снял верхнюю половину и увидел на желтке из янтаря костяную иглу. Испуганно закрыл яйцо и поглядел вверх. Над домовиной сидит на бревне золотой петух, беззвучно кричит, растворив клюв и распушив кованые перья. По левую руку от усопшего груда оружия: наконечники копий, остатки кольчуг и топоров, палиц и ножей. По правую руку стоит закопченный обычный глиняный горшок с торчащими черными костьми. Егор опять берется за меч на поясе идола и с трудом извлекает его из ножен. Меч выкован из неведомого, искрящегося при свече железа, с травленой вязью славянских букв: «Святослав». Егор легонько ударил лезвием по камню, и раздался тонкий колокольный звон… И вдруг затрепетали свечи, опахнуло ветром, и они разом все погасли. Егор в страхе сжимает меч в руке, ничего не видя в кромешной тьме. Что-то обвально рушится с живым вздохом, и обступает его звенящая тишина. Он зажигает трясучими руками свечу и с ужасом видит, что вход завален землей. Егор подскакивает туда, роет мечом, выгребает ладонями липкую землю, а она все рушится и плывет под ноги, не давая хода. В отчаянье он со всей силы втыкает меч по рукоять в рыхлую хлябь и слышит могильный стон… Вдруг кто-то больно ударяет его по щеке, и Егор вопит, отбивается мечом от ползущих со всех сторон гадов и тут же видит перед собой светлый лик старца Серафима… В его руке горит свеча, а рядом испуганные лица Окаемова и Селянинова.

- Что с тобой?! Орал как резаный, — прошептал сержант. Чуть карачун со страху не хватил, когда ты врезал мне сонному по морде. Ну, думаю, все-е… немцы прихватили.

Ошалевший Егор потряс головой и обрадованно выдавил:

— Приснилось…

С трудом разжал закостеневший кулак правой руки и недоуменно поглядел на левую кисть. Большой палец на ней саднил, как от ожога наплывшего со свечи воска.

— Да у вас лицо белей полотна, как у мертвого, — проворчал Окаемов Егору, укладываясь спать.

— Крястись — Серафим кивнул на божницу. — Крястись! Сыру землю оручи, смерть кликаць ходиць душа твоя. Крястись святому радзицелю!

Егор перекрестился, чтобы ублажить старца, и краем глаза поймал усмешку Окаемова. Тот проговорил:

— Когда недоля пристигнет и большевики Бога чтут? Как же… неохота помирать… Не обижайтесь, Егор Михеевич, ведь сразу же полегчало. Ведь так?

— Полегчало…

— У нашего Барского села такая церква распрекрасная и богатая была… С Вологды понаехали, закрыли, — раздумчиво обронил Селянинов. — Теперь старикам хоть кусту молись. Их-то зачем перековывать. А попов сколь гнали через нас на Соловки… Страх вспомнить! А вишь… Человек перекрестился, и помогло. Я ить тоже втихомолку крещусь, особо когда нас немец снарядами молотил, может, и жить остался поэтому… Не нами придумано, не нам и погибель обычаям творить!

— А вы разве не комсомолец? — спросил Окаемов.

— Батяню кулачили, кто меня примет… Детворы полна изба, целая дюжина, вот миром и обжились маленько, две коровы, пара лошадей… В кулаки и записали. Слава Богу, что не успели сослать, послабление вышло. Но скотинешку загребли подчистую, лебедой спасались от голодной смерти. Да все одно в подкулачниках вырос, едва в пахари выбился… Не доверяли…

Серафим внимал им, щурил в думах глаза и вдруг достал из-за нар гусли. Все трое гостей разом умолкли и затаились. Ровно горела свеча на божнице, пальцы Серафима резво ударили по струнам. И Егору почудилось, что шатануло стены обители от мощного их взрыда и плача человечьего. Запел Серафим враз помолодевшим и набрякшим силой голосом. Он пел с закрытыми глазами, раскачиваясь: то откидываясь к стене, то коршуном нависая над гуслями. Играл незнакомую Окаемову былину. Слова текли с губ старца очень древние и малопонятные, но разум внимавших их людей улавливал суть прозрением и памятью. И души их взлетели на простор, поднятые лебедиными крылами гуслей, и увидели глаза стародавнюю быль о двух влюбленных, живших в сильном племени у могучей реки именем Ра…

Сей круг обережный в науку и здраву

Славянскому роду во память навечно…

Врагам на погибель, а Богу во славу!

Так зло беспредельно, а мы так беспечны…

Мигнули столетья Перуна зарницей,

И алчущий змей вполз по отчему Древу…

Влюбились друг в друга охотник с девыцью,

Взроптало все племя, взгордилось до смерци,

Зловредничал каждый за красную деву,

За дочерь вождя извелико прекрасну…

Чтоб в племени распрь кровяную не сеять,

Прогнал вождь двоих на погибель из дома,

Любимую дщерь он отвергнул навеки…

Ушли они, жили беспечно на бреге

Реки величавой, Ра — к солнцу бегущей,

В Сварога кочевье…

Жалели друг друга, спасали от зверя,

Кормились охотой и сбором кореньев.

И вдруг! Объявилось откуда-то племя

От Поньскаго моря — лохматых зиадов.

И стали жить рядом…

И зависть таили зиады, увидев

Лад пару изгнанных и ликами белых,

Душой неразлучных, веселых и смелых.

И жрец их нашептывал мужу той девы,

Медовые речи глаголил в усладу,

Лукаво и тайно, с улыбочкой гадкой:

«Зачем тебе женщина эта, охотник?

Приди к нам и сватай любых крутобедрых,

Бери много жен, пышных передо и телом»….

Не стал муж блазниться и в стан их не ходит,

Не слушал жреца и во счастии с прежней…

Тогда жрец к жене стал шакалом ластиться,

Нашептывал в уши. глаза маслил негой:

«Зачем тебе увспень сей, он не может

Тебя защитить, украшенья навесить…

Смотри, Наши воины грозны и сильны,

И члены У них все мощны, и богатство…

Ты брось поскорей своего недотепу,

И к нам уходи за любого… со златом,

Ты будешь и в неге…»

..Смеялась над ним руса гордая дочерь,

И дланью живот свой потрогала нежно.

И боле она не осталась в лесу ли,

У берега Ра полноводной без мужа.

Страшилась зиадов вонючих, поганых

И верой и телом!

И вот девять лун миновало, и муж ей

Сплел люльку из ивы плакучей охранной,

Все млада дитя ожидая в терпенье.

Рожала она на холме, над рекою…

И только успела младенца увидеть

И ладе его показать, чуять радость…

Как злы и свирепы зиады настигли!

Убиша обоих, глумились над ними…